В смертельной опасности

Ксюша не хотела признаваться, что вороньи стаи напоминают ей о том, что ее дочь даже не погребена подобающим образом. Может быть, ее тонкие белые косточки…

Чтобы не разрыдаться прямо за столом, Ксюша схватила ложку и принялась намазывать слабо прожаренный тост маслом, а потом черной икрой. Нужно было занять себя. Постоянно нужно было чем-то занимать себя, иначе становилось плохо, совсем плохо.

И с каждым днем только хуже.

— Пошли своих опричников, пусть их перестреляют, — попросила Ксюша, быстро и жадно жуя.

Вкуса она не чувствовала. Но зато и не плакала.

— Я придумал кое-что получше, — сказал Давид.

После инсульта он сильно сдал. Пальцы одной руки плохо сгибались, нога постоянно немела, мимика сделалась перекошенной, потому что половина рта не двигалась. Голос его сделался слабым, старческим. Относительно молодо он выглядел только в седле. Верховая езда, если позволить себе такой каламбур, была его любимым коньком и раньше, а теперь, когда медики посоветовали двигаться как можно больше, совершал конные прогулки ежедневно, при любой погоде.

Естественно, Ксюше приходилось сопровождать его. Порой, когда они скакали рядом по парку или через луг, она прикидывала, что будет, если пробить Давиду череп, а потом свернуть всё на якобы сбросившую его лошадь.

— И что ты придумал? — спросила Ксюша, намазывая следующий тост апельсиновым джемом.

Со дня возвращения домой она поправилась на добрых семь килограмм, потому что еда помогала снять стресс, а стресс не отступал.

Первые десять суток она провела под домашним арестом, не зная, как обойдется с ней Давид. В конечном итоге он ее простил, но Ксюша не испытала особого облегчения. Ее любимым занятием стало чтение детских книг перед сном. Закрывшись в спальне, она тихонько читала вслух — «Алису в Стране чудес», «Винни-Пуха», «Белоснежку». Если никто и ничто не мешало, появлялось ощущение, будто дочка где-то рядом, слушает сказки и уже не так сильно сердится на свою непутевую маму.

Но эти проклятые черные птицы, каркающие и каркающие про уже случившуюся беду!

— Что ты придумал, Давид? — повторила она вопрос, когда не хватило терпения ждать, пока он закончит срезать верхушку своего обязательного утреннего яйца всмятку.

С одной полупарализованной рукой для него это стало достаточно сложной задачей, хотя он не позволял делать этого никому из прислуги.

Бодрился. Притворялся прежним Давидом.

— Я распорядился убрать парк, — пояснил он, медленно жуя. — Деревья спилят, потом выкорчуют. На их месте будет поле для гольфа.

Она недоверчиво посмотрела на него:

— Ты собираешься играть в гольф?

— Почему нет? — Он пожал плечами, вернее, одним плечом. — Врачи говорят, что мой организм быстро восстанавливается. Ты не слишком много ешь, Ксюша?

— Нет. — Она демонстративно откусила большой кусок шоколадного торта. — Мне хочется, и я буду.

— Хватит! — произнес он ровным, но очень сухим тоном.

— Как скажешь, любимый.

Ксюша запихнула остаток в рот и принялась переминать зубами, осознавая, как некрасиво выглядит с набитыми щеками.

Ей было плевать. Скорее бы ночь. Время Алисы и Белого Кролика. Время Лилечки.

— Иди переодевайся, — распорядился Давид, бросая скомканную салфетку на стол. — Поедем на прогулку.

— Моя Миледи хромает, — сказала Ксюша.

— Поедешь на другой.

— Как скажешь. — Ксюша резко поднялась. — Любимый.

— Поторапливайся, любимая, — отчеканил он, не глядя на нее.

Взять молоток — и по темечку. Ксюша очень живо представила себе эту картину, но радости видение не доставило.

Она знала, что никогда не сделает этого. Деньги Давида были дороже свободы.

Дороже даже дочери.

Правда была такой убийственно-горькой, что Ксюша даже немного всплакнула, переодеваясь в костюм для верховой езды.

И то, и другое вошло в привычку.

2

Любому мужчине известно, что похмельный синдром — не сахар. Беспощадный и неотвратимый, как рок, он каждого находит в свой час, и тогда пощады не жди. Так придавит, что впредь навсегда заречешься никогда не перебирать с горячительными напитками. Некоторые, собственно говоря, всю жизнь этим только и занимаются — ночью пьют, утром зарекаются.

Отставной прапорщик Онищенко, работавший ныне садовником в доме Грызлина, не тратил время на подобные глупости. Если он пил, то пил, а если страдал с похмелья, то искал способ похмелиться — вот и вся нехитрая философия.

— Уф-ф, — бодро произнес Онищенко, усаживаясь на свое традиционное место за кухонным столом. — Ну и напахался сегодня. Дуб и два вяза положил в одиночку. Теперь и расслабиться не грех, верно, Муська?

Обращался он как бы к трехцветной кошке, отиравшейся у плиты, а сам косился на супругу Марину, чье слово в доме было решающим. Она казалась полностью сосредоточенной на процессе приготовления котлет, однако принесенная мужем бутылка не осталась незамеченной, он в этом не сомневался, а потому был начеку.

В переговорах с законной супругой нельзя было допускать ни одной тактической ошибки. Иначе не свежую котлетку на закуску получишь, а удар раскаленной сковородой по темечку. Прецеденты были. Давно, к счастью, но разве новое — это не хорошо забыто старое?