В смерти – жизнь

Несмотря на шумиху, поднятую прессой, когда набрели на этот кустарник, и на единодушное решение, что место преступления здесь, для сомнений на этот счет были серьезные основания. Можно верить или не верить, что драма разыгралась именно здесь, – сомнения остаются сомнениями. Если бы преступление, как и полагала «Le Commercial», действительно произошло неподалеку от улицы Паве Сен-Андре, убийцы, конечно, пришли бы в ужас от того, что общее внимание так безошибочно направлено в их сторону; люди, которым хитрости не занимать, постарались бы на их месте придумать, как отвлечь от себя внимание. А поскольку заросли у заставы дю Руль уже были на подозрении, то решение подбросить туда вещи убитой должно было напрашиваться само собой. Вопреки уверенности «Le Soleil», ничто не подтверждает, что эти находки не пролежали в кустарнике всего несколько дней; зато есть множество косвенных соображений, убеждающих, что они не могли оставаться там с того рокового воскресенья не замеченными целых двадцать дней, пока их не нашли мальчишки. «Они насквозь промокли от дождя и слиплись от плесени, – повторяет «Le Soleil» вслед за другими газетами. – Они успели зарасти травой. Шелк на зонтике еще сохранял прочность, но ткань его села. Верхняя часть зонта, где он собирался и складывался, прогнила от плесени и, как только его раскрыли, лопнула». Очевидно, что о траве, которой они «успели зарасти», сообщается со слов, а стало быть уже по воспоминаниям двух мальчуганов, первыми заметивших эти вещи, которые они тут же собрали и отнесли домой. Но ведь трава, особенно при теплой, сырой погоде (какая и стояла в ту пору, когда совершилось убийство), вырастает не меньше, чем на один-два дюйма за день. Зонтик, оставленный на свежевзрыхленной почве, не мог за одну только неделю зарасти травой так, что его не отыщешь. О плесени, покрывшей вещи, редактор «Le Soleil» пишет так прочувствованно, что в коротком отрывке ввертывает это словечко дважды; но разве ему неизвестно, что такое плесень? Неужели он никогда не слышал, что это – один из множества классов fungus *, самая характерная особенность которых в том и состоит, что за двадцать четыре часа они успевают вырасти и сойти?

Таким образом, самая беглая проверка убеждает, что приведенные с таким торжеством доказательства, будто вещи пролежали в кустарнике «по меньшей мере три-четыре недели», критики не выдерживает. С другой же стороны, никак себе не представишь, что эти вещи могли пролежать в зарослях больше недели, дольше, чем от воскресенья до воскресенья. Каждому, кто хоть сколько-нибудь знает парижские окрестности, известно, как трудно найти в них укромный уголок, разве что совсем подальше, за пригородами. И отыскать себе в ближних лесах и рощах под Парижем уединенное местечко, которое бы еще не заметили и не облюбовали, – нечего и думать. Пусть какой-нибудь любитель природы, которого дела не отпускают из нашей великой столицы с ее пылищей и духотой, попробует, даже в будний День, утолить жажду уединения на лоне природы Среди всей той благодати, которая открывается сразу же за городом. – Куда он ни ступит, всюду очарование полян будет тут же улетучиваться от возгласов, а там и появления собственной персоной какого-нибудь громилы или целой подгулявшей компании. И уж совсем безнадежно искать уединения в чаще. Именно сюда и норовит забиться самый грязный сброд, именно здесь святилище-природу и оскверняют подлее всего. И на душе у нашего бесприютного скитальца станет до того муторно, что он кинется со всех ног в свой полный скверны Париж, который покажется ему теперь менее ненавистным, потому что в этой клоаке та же нечисть хоть не так заметна, как за городом. Но если городские окрестности выдерживают такие нашествия по будним дням, то что же тогда по воскресеньям! И заметьте, – когда на работу идти не надо, а обычного Простора ее преступным склонностям вдруг не оказывается, городская чернь устремляется за город отнюдь не из любви к сельским идиллиям, которые она всей душой презирает, а чтобы оказаться подальше от присмотра. Шалопая влечет не столько свежий воздух и лесная зелень, сколько возможность гульнуть на воле, как в городе не разгуляешься. Здесь, в придорожной харчевне или под сенью дерева, когда рядом одни разгулявшиеся собутыльники, беснуясь, как сумасшедший, чтобы раз доказать, как ему весело, вкушает он вперемешку блаженство свободы и ром. И каждый беспристрастный наблюдатель подтвердит, что только чудом могли бы эти пресловутые вещи пролежать в кустарнике в парижских окрестностях от воскресенья до воскресенья, и на них никто не наткнулся.