В снегах родной чужбины

— Нет никого, — буркнул гость и отвернулся.

— А чего ж ты пришел? Зачем? — удивился сторож.

— Надо было, — помрачнев, выдохнул Федька.

— Кто ж сам будешь? На что ночью по кладбищу бродишь? Иль убивец?

— Нет! Никого не убивал. Бог тому свидетель! — мотнул мужик кудлатой головой.

— Чего ж на погосте оставил в такой час? — подслеповато прищурился хозяин.

— Да кто его знает? Может, и мои тут имеются, — отмахнулся Федька и глянул на пламя, полыхавшее в печурке. Он и не приметил, как от макушки до пяток вздрогнул дед испуганно, поняв ответ гостя по-своему.

В это время в окно сторожки кто-то постучался. Собака радостно повизгивала, и старик обрадованно заспешил к двери, торопливо, настежь открыл дверь, и Федька услышал:

— Гость у меня. Приблудный. Может, поговоришь с ним?

В сторожку, скупо освещенную керосиновой лампой, шагнул человек, бегло оглядел Федора, поздоровался негромко; перекрестившись на икону, присел бесшумно к столу.

— Надолго к нам? — спросил Федьку так, словно знал его много лет.

Тот глянул на него и вместо резкого, грубого ответа, уже срывавшегося с языка, вздохнув, сказал:

— Сам не знаю. Как получится…

— Ночлег имеете?

— Нет, — признался Федор. И добавил: — Если б было, зачем здесь капать?

— Пойдемте со мной, — предложил вошедший. И, встав, даже не оглянулся на Федьку, пошел к двери, уверенный, что тот идет за ним.

Гость и впрямь покорно вышел из сторожки, двинулся следом, не оглядываясь.

— У меня немного удобнее будет, — услышал Федор и, обогнув церковь, вместе с человеком вскоре оказался в небольшой комнате, сумрачной, но теплой.

— Располагайтесь, — предложил хозяин и зажег свечу. — Это моя келья. Здесь обитаю. И Богу молюсь. За живых и усопших, — глянул на Федьку по-детски чистым взглядом.

Гость огляделся. На стенах кельи иконы. Строго смотрят на него, словно укоряя за непутевую жизнь и грехи, каких накопилось куда как больше, чем прожитых дней, а может, за неверие, за то, что лишь в тяжкие минуты обращался к Богу.

Федька никогда не видел так много икон, и его потянуло к ним, разглядеть поближе. Когда он видел иконы в последний раз? Пожалуй, в детстве. Тогда он разглядывал их с любопытством и все хотел узнать, от чего на всех иконах лицо Господа такое строгое. Почему с укором смотрит на всех Богоматерь, пряча в уголках губ горькую складку.

— А кто ее обидел? — спрашивал Федька у матери, и та отвечала:

— Люди…

— А разве могут они обидеть Бога? — недоумевал мальчонка.

— И нынче обижают, — отвечала та, поджав губы.

«Ты ли спас меня и ныне?» — глянул Федька на икону Спасителя и вздрогнул: икона, словно ожив, засветилась. Глаза Христа будто в душу заглянули. «Прости меня!» — отшатнулся он и услышал:

— Я тут собрал ужин. Уж что имею. Не обессудьте, — предложил хозяин и пригласил к столу. Сам, помолившись, сел читать Библию.

— Да как же я один? — отвернулся Федька от стола. А хозяин, улыбнувшись, ответил тихо:

— У меня пост…

Федька ел жадно. Когда на столе опустело, хозяин поставил кружку чая. Федька пил, уже не торопясь.

Разговор завязался сам собою. Неспешный, ненавязчивый.

— Верю ли в Бога? Знаете, трудно сразу сказать. Где-то в середке сидит и страх, и стыд перед ним. Но редко про Бога вспоминал. Не до того было.

— Верно, родителей лишился рано? — участливо спросил хозяин.

— Не в том беда. Я сам свое упустил. А когда хватился, вернуть стало нечего, — опустил Федор голову. И добавил: — Когда меня освободили, все мечтал, как жить буду, когда освобожусь. А теперь, вот смех, сколько лет на воле, а радости нет. Сил на нее не осталось.

— Пока человек жив, значит, нужен он на земле. Богу и людям, — уверенно вставил хозяин.

Федька осекся. Помолчав, спросил:

— Как зовут тебя?

— Отец Виктор. Настоятель этой церкви. Уже пятый год. После семинарии сюда прислали.

— А семья? В городе живет? — поинтересовался Федька.

— Нет семьи. По обету в безбрачии живу, — ответил священник спокойно, улыбчиво.

— За что ж так себя наказал? — удивился Федор.

— Напротив. Светло живу…

Федор глянул в лицо отца Виктора. Ни тени лукавства не приметил. Даже стыдно стало за свое сомнение. В глазах настоятеля синь небесная и детская искренность светились безмятежно.

«Видно, легко ему жилось, ни совеститься, ни скрывать нечего. Весь как на ладони. Вся душа насквозь видна. Таких минуют горести», — подумал Федька.

А настоятель словно мысли прочел:

— Во время войны лютые бои здесь шли. Немцы и наше село не пропустили. Сожгли дотла. Я за домом с котятами играл. Не понял по малолетству, что случилось. На мое счастье, монахи проходили. Их немцы не трогали. Увидели меня. Подобрали. Принесли в монастырь. Ждали, может, после войны кто-то обо мне спросит. Да не нашлось, не уцелели родственники. Все погибли. Так и остался у святых отцов. Другой жизни себе не пожелал. За всех погибших теперь молюсь. Так получилось, что от целого села я один в живых остался. Видно, Богу было угодно, чтобы сберегли меня святые люди. Им, а прежде всего Господу, обязан каждым днем и теперь. Разве спасенье бывает в наказанье?