В снегах родной чужбины

Через пяток минут баржа вышла в море, взяв курс на юг. Федька курил папиросу, предложенную ему. Не стал есть, лихорадочно обдумывал, как ему теперь добраться до материка.

— Беглый ты. Из заключенных. Это враз видать по одежде. Иди в трюм. Не маячь тут. Чтоб пограничники не засекли. Там переоденься в барахло сменщика. Оно хоть и вонючее — все в мазуте и грязи, зато в нем за своего сойдешь, — буркнул пожилой мужик, назвавшийся Степаном. — Я сам тянул срок. Ни за хрен собачий. Знаю, сколько в зонах без вины сидят. Да и свое помнится. Многим не сумею помочь. Но как смогу — поддержу.

А к вечеру баржу остановил пограничный катер. Федька побледнел, услышав требование немедленно остановиться.

— Документы на плавсостав предъявите! — прыгнули на баржу трое пограничников. И осветили фонарями лица всех троих.

— Сейчас принесу, — спокойно ответил Степан и неспешно спустился в трюм за документами. Вынес пограничникам бумаги.

Федька стоял ни жив ни мертв.

«Броситься за борт? Пристрелят из автоматов, как собаку. А не сбежать — вернут в зону», — катил по спине холодный пот.

— А где ваш четвертый? — спросили пограничники Степана.

— Приболел. Дома остался. Да и чего уж там… Сами справляемся.

— Никого не подбирайте! Из зоны зэк сбежал. Рецидивист. Ворюга и убийца! Если заметите кого на берегу — сообщите! — Пограничники вернули документы Степану и тут же покинули баржу.

Под утро их снова проверяли пограничники. Эти сверяли лица с фотографиями. Но Федька спал в трюме, укрывшись с головой. Его не стали будить. Поверили на слово Степану.

Уже в Холмске тот принес поношенный костюм. Переодел Федьку. Посадил на грузовой пароход, уходивший в порт Ванино. Сунул в руки узелок с едой.

— Удачи тебе! Мне тоже помогали в свое время. Иначе бы не выжил. Иди, спасайся! Плох ты или нет, не я судья тебе. Судей много развелось на земле. Оттого все реже люди попадаются. Спеши. И помни, я помогал тебе выжить. Никого не убивай. Слышишь? Не смей этого! Беги от греха!

— Дай хоть адрес, чтоб должок я мог вернуть, — попросил Федька.

— Мне ты ничего не должен. Судьбу и жизнь за деньги не выкупают. Если ты и впрямь был фартовым, одумайся. Ведь Бог под каждым есть. Он все видит. Каждого! А если правду мне сказал, что из сосланных, прости за сказанное! И дай Бог счастья твоей судьбе.

Через пять дней Федька был уже далеко. Он вернулся в Омск. И через день нашел «малину» Казбека, которая недавно вернулась из гастролей.

Влас, увидев Федьку, искренне радовался возвращению кента:

— Слинял?! С Сахалина?! Вот это фарт! Такое не всякому законнику обламывалось! Да ты совсем фартовым стал! — Он хлопал Федьку по плечу.

— Без ксив с Сахалина смылся? Даже без липовых? — удивился Казбек и смотрел на беглеца, не веря собственным глазам. — Теперь одыбайся! Завтра сходка, и в дело тебя возьмем! — улыбался фартовый довольно. Слушая рассказ Федьки, как тянул ходку, он сочувственно качал лохматой головой.

Федька, оглядевшись, не увидел среди фартовых Сивого. Спросил о нем у Власа. Тот вздохнул:

— Нет кента. Откинулся. Подзалетел под «вышку». Размазали его лягавые уже давно.

— На деле попух?

— Почти. Своих кентов из мусориловки доставали. Пятеро загремели. В меховом. Накрыли всех скопом. Я в окно смылся. Казбек за мной. Еще шестеро наших следом. А эти хотели буром проломить лягавых. Они в цепь стали, пидоры. Двоих на месте размазали. В лоб. Остальных скрутили и в воронок. Мы ночью выручать пошли. Троих лягавых уложили. Думали, всех ожмурили. Да хрен там! Один, падла, свалился со стула на пол, нарисовался откинутым. А когда мы кентов из камеры достали, он по всем из «пушки» стрелять стал, хорек зловонный, и кнопку тревоги давил. Ну, Сивый на него и сиганул. Хотел тихо придавить. Мы смывались тем временем. А тут мусора по тревоге прихиляли. Сивый смыться не успел. Его и застукали на том лягавом. Успел кент менту горлянку перекрыть. Но и самого ожмурили. Всех чертей взвалили. И стремачили кента по четыре мусора у камеры. В одиночке он канал целый месяц. В тюряге. Даже «грева» ему не могли послать. А и суд закрытым был. Ни одну шмару к Сивому не подпустили. Даже проститься не дали, падлы! — побагровел Влас.

— А кого, кроме Сивого, менты у нас размазали?

— Ты их не знаешь. Все из лагерей. Но за каждого тряхнули лягашей. Клянусь волей, мало им, блядям, не показалось, — хохотнул Влас коротко. — Да вот еще новость. Ту, твою потаскуху, ну, стукачку, раздолбай ее маму, прижали в углу, как сучонку. Не я, конечно. Мне закон такое запретил. Но шпана вволю натешилась. Сразу шестеро ее оттянули. За Сивого! Это она его к «вышке» приспособила. Вот и застукали лярву, когда она с суда домой хиляла. Стукнули по колгану и к алкашке Зинке. Она всегда мимо нее на работу ходила. Подраздели догола. И уж чего не вытворяли с ней. Как с последней сукой. Все наизнанку. Зинка, на что всякое видела, тут же до усеру хохотала, глядя, как шпана лярву греет.

— Ее тоже замокрили? — похолодело у Федьки что-то внутри.

— А ты чего сбледнел? Иль жаль тебе курвицу? — насторожился Влас.

— Я сам хотел с нею рассчитаться! За свое! Зачем опередили?