В снегах родной чужбины

Куда делся прежний яркий румянец на щеках? Его словно и не было. Кожа на лице увядшая, желтая. Губы блеклые — в узкую полоску пролегли. При разговоре болезненно кривятся. Брови выщипаны в ровную тощую линию. Глаза подведены штрихом наспех, по привычке, без тщания. Значит, равнодушна стала к внешности. Муж состарился, любовника не имеет. Времени не хватает. Да и одета серо, бесцветно. Все на ней балахоном мотается.

«На чужом несчастье не построила своего счастья! Не пошло тебе впрок ничего. На моем горе не растолстела. Злобой жила. Вот и высохла в щепку, как катях сушеный стала!» — думал Федька, оглядевший судью, зачитывающую обвиниловку.

Дешевые, копеечные серьги в ушах. Такие же бусы. Их даже последняя проститутка надеть бы постыдилась. Уж лучше ничего, чем такое…

«Что? — Федор глазам не поверил. Узкое золотое кольцо надето у нее на пальце левой руки. — Вдова? Вот те раз! А фортуна тебя трясет файно! Молотит без промаху, не хуже нас! Достала стерву! За самые печенки! Выходит, мусалы биты! Это кайф!» — обрадовался Федька, не вслушиваясь в слова судьи. Он торжествовал…

Влас сидел рядом. Он растерянно оглядывал зал заседаний суда. Впервые здесь не было ни одного кента. Лишь сявки маячили где-то в задних рядах. И ни одного фартового.

«Не прихиляли. Во, паскуды! В последний раз свиделись бы! Так отмазались! Тоже мне — кенты!» — думал Федька.

А Влас, глянув на него, сказал тихо:

— Пахану ботни все. Мол, накрылся Влас! Сам не трепыхайся! Тебя в зону приморят. Чуть шанс — линяй! Мою долю в общаке тебе дарю. Так Казбеку трехни мое слово!

— Обоих размажут! — отмахнулся Федька, не поверив кенту.

— Дыши, кент! И за меня! Когда из ходки на волю выскочишь, спрысни этот день! Ты не посей его из памяти. Он у нас последний… Не свидимся на этом свете. А на том, как Бог даст.

— …К высшей мере наказания! — услышал Федька голос Ольги и похолодел.

— Ну, сука, докапать решила обоих! — сорвалось злое.

— Это обо мне! — успокоил Влас, подморгнув кенту.

— …К десяти годам заключения, с отбытием срока в колонии строгого режима, — не поверилось Федьке в услышанное.

— За пассивное соучастие больше не дают, — торжествовал Влас, словно последнее касалось не Федора, а его лично. — Тебе и так на всю катушку вломили. Не будь процесс показательным, больше пяти лет не дала бы. Если б еще не она, другой судья… Но эта… Своей смертью не откинется, век свободы не видать! Замокрят ее кенты, как курву в параше! И не дернется пропадлина! — скрипнул зубами запоздало Влас. И пошел, подталкиваемый конвоем, к выходу из зала. Следом за ним вели Федьку.

— У, людоеды, бандюги проклятые! — плюнула на рукав Федьке старуха из зала.

— Ты что, яга малахольная! Иль лишние жевалки в пасти завелись? Сейчас я их тебе посчитаю, коль мешать стали! — подскочил к бабке сявка и поставил ей подножку.

— Видать, одной сучки черти? — глянул на него старик и легко откинул шестерку с дороги, добавив злое: — Всех бы вас вот так! Как этих! Чтоб воздух не портили, ублюдки!

— Захлопнись, мразь! — услышал Федька знакомую феню, оглянулся, но говоривший повернулся к нему затылком.

Власа и Федьку вели в наручниках. Их надели сразу, как только судья прочла приговор.

— Ни закурить напоследок, ни попрощаться, ну, задрыги проклятые! — злился Федька, не глядя по сторонам. «Да и что увидишь в этом зале? Перекошенные злобой рыла мнимых праведников, а копни, тряхни любого, из душонки, как из параши, потечет зловоние, хуже, чем у десятка законников взятых вместе», — думал Федька, старательно пробираясь по узкому проходу следом за Власом.

— Дорогу! Дайте дорогу! — убирал с пути зевак суровый конвой.

— Гля! Смертник чешет! Его ночью расстреляют в тюрьме! — послышался визгливый голос бабы.

Федька опешил, увидев, почувствовав торжество, толпы.

— Одной гнидой меньше станет! — бурчал мужик издали, искоса глядя на осужденных.

Федьку и Власа вывели во двор суда. Там их уже ожидал «воронок», который охраняло не менее десятка милиционеров. Едва осужденные влезли в него, милиционеры вскочили на мотоциклы и сопровождали машину до самого тюремного двора.

Федька впервые разозлился, что путь от суда до тюрьмы оказался коротким. А время пролетело одним мгновеньем.

— Ты знаешь, кент, когда кончится твоя ходка, хиляй в откол. Как братану ботаю! Годы подведут. Они свое не сеют. Как со мной. Ходули, падлы, подвели. Накрыли, не пофартило смыться. А ведь хотел немного откинуться на воле. Чтобы крест в изголовье стоял. И никаких оград и решеток вокруг могилы. Чтоб куда ни глянь — воля! И, может, чьи-то руки, сжалившись, положили б мне букет полевых цветов. Пожелали бы доброго — царствия небесного! Не прокляли бы и не плюнули мне вслед. Но вот и с этим не фартит. Хоть ты дыши! — обнял напоследок Влас.

Федька видел в глазок, как через неделю уводили Власа из тюрьмы на расстрел трое охранников. Они уже не кричали, не обзывали законника. Шли рядом молчаливыми серыми тенями.

А он, покрывшись холодным потом, думал, что только чудом не оказался на месте Власа.