В союзе с Аристотелем

Василиса Андреевна ничего не ответила, но, когда Юрка глянул на нее, чтобы решить, как все же ему поступить: продолжать ли уплетать вареники за обе щеки или умерить свой пыл, мать ему украдкой погрозила, строго поджав губы, мол, воздержись, и тут же продолжила:

— Ну, я это в тамбуре осталась, думаю: пройдет пророчица в вагон, сядет. А она этак сбоку в тесноте-то припала и, пока мост шумел, все говорила и говорила что-то. И сошли вместе — свои, дескать, тут живут. А я помалкиваю, только думаю, что это за старуха такая. На помешанную вроде не похожа. Осмелела да и говорю, что, дескать, я сама Христа почитаю, спасителя, а чтоб верить во все это — не верю. А ты, шепчет, верь, верь — спасешься, и сама спасешься, и детей своих спасешь, и опять этот Миграмидон. И в переулок свернула.

— Армагеддон, Это смертный суд — война, которая якобы произойдет по воле Христа, — сказал Аркадий. — Старушка твоя — сектантка, рьяная. Видно, почти сестра твоя во Христе.

— Храни господь! Я о здравии молюсь.

— А она — за упокой. Но обращаетесь-то вы к одному — Иисусу… Не зря она к тебе подсела. Рыбак рыбака видит издалека.

— Интересно, — заметил Юрка, откладывая наконец вилку. — Ну, и как ты, мам, будешь спасаться?

— Да уж как-нибудь спасусь. Пятьдесят лет, слава богу, спасалась, десяток еще сберегусь… Аргимидон. Ерунда ерундой, а в голове засело.

— А что, это было бы неплохое мероприятие — второе пришествие Христа, — проговорил Аркадий. — Повозили бы мы его по стране, как принца показали бы кое-что да и агитнули бы в пользу коммунизма. И ручаюсь, отрекся бы Иисус от своего сана, скинул бы терновый венец и обозвал бы своих поклонников дураками… Во всяком случае, к неописуемому счастью православных, на земле учредилась бы еще одна пасха — наслаждайся, не хочу!

— Да, это было бы законно, — поддержал Юрка, вспомнив нынешнюю апрельскую пасху, когда он, Валерка и еще несколько ребятишек, в том числе и Поршенникова, возбужденно ходили по домам, гаркали «Христос воскрес» и получали пасхальные дары: монеты, разноцветные яйца, ватрушки, кедровые шишки, леденцы и даже головки лука и чеснока. — Весело было бы! Дважды бы славили!

— Во-во! Мать сектанты взялись обрабатывать, брат сам готов богу на рога броситься. Эх, народ!

— Ну, уж хватит вам измываться. Ты вот скажи лучше, анжинер, кончили гэсу-то или опять весной мыкаться будем?

— Будем. Еще год.

— Пожалели бы уж людей. Мы-то еще ничего, а кругом- то смотреть страшно.

В половодье дома, стоявшие в низине, заливались по окна, так что жильцы переселялись на чердаки и крыши вместе со скотиной. Изба же Гайворонских стояла на некотором возвышении, так что вода останавливалась перед самыми воротами. И главное беспокойство семьи состояло в том, чтобы загодя перетащить картошку из подполья в сени — грунт был песчаным и подполье всегда затапливалось.

— Еще год, — повторил Аркадий. — Я снова поеду туда и, клянусь, дострою, хотя бы ради нашей картошки.

В сенях звякнули когти и монтерский пояс, брошенные в угол. Это пришел на обед глава семьи — Петр Иванович. Он работал электриком на одном из ближних заводов Нового города, был худощав и, несмотря на свои пятьдесят с лишним лет, все еще ловко взбирался на столбы — чаще по просьбе односельчан, чем по службе.

— У-у! — воскликнул Петр Иванович. — Все дома. Наконец-то! Здравствуй, Аркаша… Люблю, когда все дома, ей-богу. Никакого праздника не надо, лишь бы были все дома, да здоровые, да веселые… Эх, жаль, что через полчаса идти, а то бы мы сейчас выпили!

— Я тоже, пап, ухожу, — сказал Аркадий.

— Куда? — спросил Юрка.

— В институт. Да кое-кого из друзей повидать.

— Ну ничего, вечерком чокнемся. Ага, мать?.. Выпьем и снова нальем!

— Вообще-то на меня не очень рассчитывайте, — проговорил Аркадий.

— Понятно. Дело молодое, но постарайся пораньше… Ну что ж, рассказывай, как там, что там, почему там, сколько турбин уже пущено, когда перестанете Перевалку заливать?

Юрка не любил подобные расспросы отца: как, что и почему. Они были до того нудными и дотошными, что, будь это кто-нибудь другой, мальчишка решил бы, что человека все, о чем он спрашивает, не интересует вовсе, а делает он это назло. Но Петр Иванович, сколько Юрка помнит его, всегда был любителем поговорить именно так, подробно. И мальчишке оставалось только удивляться этой отцовской склонности да вовремя спасать друзей от всяческих расспросов.

Аркадий и Петр Иванович ушли вместе.

Юрка вздохнул. Мать и отец наговорились с Аркадием, а ему и слова не дали вымолвить. А между тем именно его, Юркин, разговор важнее и интереснее всех этих Армагеддонов. Он рассказал бы о портальном кране, сделанном Валеркой, о выставке, о том, что они всем классом наметили экскурсию на плотину, о том, что скоро они станут пионерами, о том, что просила передать Галина Владимировна, — о болотце… Действительно, гора новостей. Аркадий, значит, предчувствовал это и сам, очевидно, не против был потолковать. Так ведь не дали со своим Иисусом Христом.

Мальчишка решил дождаться брата во что бы то ни стало, пусть хоть в два часа ночи придет.