В социальных сетях

Они чокнулись и, посидев еще с час, разошлись. К разговору больше не возвращались, но в глубине Захар Чичин видел, что жена сделала из него подкаблучника. С рождением второго ребенка денег стало не хватать, и начались скандалы. Захар Чичин ломал голову, у кого еще занять, с женой его роднила уверенность, что мир прост, как огород, который засыхает без золотого дождя, и вырастают на нем тогда одни сорняки.

– И это все? – угрюмо пересчитывала жена его зарплату. – А чем я буду вас завтра кормить?

– Коровьим дерьмом! – взорвался Захар Чичин и, заткнув уши, выбежал из дома.

Жена с тех пор притихла, только, давая грудь новорожденному, что-то бубнила под нос. Одновременно она качала ногой колыбель со старшим ребенком, и у глядевшего на нее Захара Чичина разрывалось сердце. А однажды в обед она поставила на стол пустые тарелки.

– Накладывайте сами, – обратилась она к мужу на вы. – Я есть не буду.

– Как хочешь, – зло бросил Захар Чичин.

Он потянулся к стоявшей на плите кастрюле, но та оказалась тяжелой – под крышкой в ней вместо супа лежали камни.

Дождавшись на другой день закрытия банка, Захар Чичин тронул напарника за плечо: «Не уходи, обмозговать надо…»

Обмозговали они на пять лет. Сказавшись больным, Захар Чичин ушел с работы раньше и непосредственно в ограблении не участвовал, но свою долю взял, к тому же всплыла прежняя судимость.

– Нелепо ты, парень, сел, – выслушал его историю начальник лагеря, которого на днях бросила жена. – Выходит, тебя тоже баба сгубила. Слушай, а ты книжки любишь?

– Читать?

– Ну не писать же, – расхохотался начальник.

Выйдя из кабинета, Захар Чичин перекрестился: на этот раз ему повезло больше – в колонии он занял место библиотекаря. Зэки читали мало, зато любили слушать, и Захар Чичин получил погоняло Радио за то, что пересказывал вечерами книги, которые, слюнявя палец, перелистывал днем. «Старуха была дрянью, – пересказывал он роман Достоевского. – А студент мучился с непривычки, ему бы продолжить». Он смотрел поверх голов и вспоминал вислоусого сержанта, учившего, что все дело в навыке, а чем раньше совершено первое убийство, тем лучше. Слушая его рассказы, зэки горячились, спорили, и, глядя на них, он думал, что выдумка может стать правдой, если побуждает к действию. Но при этом все равно останется ложью.

Один раз написала жена. Винилась, умоляла простить – «довела тебя, дуралея, если бы только знала!», интересовалась, вспоминает ли детей, думает ли о том, что с ними будет, причитала, доверяя слезы бумаге, – бедная я, бедная, опять колония, что же, теперь только адреса будут меняться? За что такая судьба? А под конец спрашивала про деньги, не вышлет ли: «Ведь вы хоть немного, а зарабатываете?»

Жена взывала к жалости, пытаясь воскресить в его памяти картины семейной жизни, но Захар Чичин уже отрезал прошлое.

«Рожать – преступление, – разорвал он письмо, – потому что жить – наказание».

Это произошло еще в первый год колонии, а потом от жены не было ни слуху ни духу. Так что про жену с детьми, которые считают его преуспевающим бизнесменом, Захар Чичин в группе солгал. Из лагеря он к ним не вернулся. Лет ему было тогда, сколько букв в русском алфавите, а зубов во рту оставалось, сколько в английском.

«Сколько стоят ваши услуги?» – прочитал он вопрос Дамы с @. И вспомнил, как удивился, когда узнал цену того, что раньше делал бесплатно. Это случилось в лагере, когда раз в каптерке, где смолили собранные за день окурки, он неожиданно для себя поведал о своих военных подвигах. Это дошло до смотрящего за зоной. Так, выйдя на свободу, Захар Чичин нашел свое место. Работа была привычной и прибыльной. «В масть попал, – сплевывал он, боясь спугнуть удачу. – В цвет». Со временем Захар Чичин стал профессионалом, высоко ценившимся в своих кругах, так что, советуя Модесту Одинарову расправиться в подъезде с нагловатым начальником, он действительно мог научить, как это сделать. К своим жертвам, которых называл «мешками», Захар Чичин относился с тупым безразличием, считая, что он всего лишь орудие, вестник, вроде почтальона, и если не он, то за ними придет другой. Так устроен мир, в котором никто не виноват и в котором главное – выжить. Захару Чичину хотелось донести эту правду до тех, кто не испытал и сотой доли его страданий, не проник и на сотую долю в суть вещей.