В советском лабиринте. Эпизоды и силуэты

Наконец, отъезд был окончательно назначен на 2 марта 1919 г., в 8 ч. утра, с Финского вокзала в Петербурге. 1 марта я последний раз был в своей квартире, там оставалась моя младшая сестра с мужем, которые обещали мне по возможности оберегать квартиру. Я простился с моей сестрой и братьями и отвез в тот же день к вечеру, на санках, мой скромный багаж на Финский вокзал.

2 марта, в 6 ч. утра, в темноте, я был уже на ногах и пошел пешком на далеко отстоявший от нас Финский вокзал. Шубу свою и зимнее пальто я оставил братьям. Пустынные улицы казались вымершими. Это было грустным прощанием с Петербургом. Я хорошо сознавал все опасности этого путешествия, но все же полагал, что через два месяца вернусь обратно.

Значительно раньше отхода поезда на перроне уже собрались все пассажиры, среди них также Р. Л. и В. Т. с женой. Незадолго до отхода поезда ко мне подошел предшественник Красина, прежний комиссар торговли Вронский-Варшавский, которого я знал еще из Москвы, и сказал внушительно: «Разрешите мне представиться, я — норвежский гражданин Вирдаль». Я понял, что и он едет с этим поездом заграницу с норвежским паспортом и хочет предупредить меня об этом во избежание могущих произойти недоразумений. Уже в поезде я ознакомил Вронского со всеми обстоятельствами моей поездки в Финляндию и познакомил его с моими спутниками. Вронский представил мне со своей стороны известного швейцарского социалиста Карла Моора, который также ехал из России в Финляндию с какой-то дамой.

В девять часов утра поезд двинулся и медленным темпом направился к Белоострову, куда прибыл только через 2 часа. Осмотр багажа и пассажиров продолжались целых пять часов. Экстерриториальных путешественников — членов швейцарского посольства — не осматривали вовсе; что же касается всех остальных пассажиров, которых было человек 40, то их осмотрели и обыскали самым тщательным образом. Весь багаж был вскрыт и осмотрен очень основательно; помимо этого всех пассажиров подвергали самому детальному личному обыску в закрытом помещении, каждого по одиночке. Женщин обыскивала женщина, мужчин обыскивал мужчина. Одна старая дама — сестра бывшего председателя Государственной Думы Родзянко — ехавшая со своей дочерью и маленьким внуком в Финляндию, появилась из комнаты, в которой ее осматривали, вся в слезах, и рассказывала, что осматривавшая ее женщина раздела ее до рубашки и велела ее снять. Старуха отказалась это сделать. Она указала на то, что на ней и так ничего не надето и что она ничего не прячет. Тогда женщина сама сняла с нее рубашку и подвергла ее самому подробному освидетельствованию. У нее ничего не нашли. Старая женщина плакала от гнева и возмущения и никак не могла успокоиться.

Хотя мы только имели с собою необходимые для поездки деньги и личные наши документы и не везли никаких драгоценностей, мы все же естественно не хотели подвергаться такой процедуре. Мы были снабжены советскими мандатами и свидетельством Зиновьева и были убеждены, что избегнем осмотра и обыска. Совершенно неожиданно в маленькую комнату для осмотра был вызван В. Т. Его подвергли тщательному освидетельствованию в самой неприятной форме и он вышел оттуда со смертельно бледным лицом, весь дрожа от волнения.

Обыскавший его досмотрщик нашел у него в галстуке английскую пятифунтовую кредитку. Это было уже плохо. Но гораздо хуже могла кончиться история с его калошами.

В. Т. вложил в свои калоши, которые ему стали широки, старую бумагу. Эти обрывки бумаги были вынуты досмотрщиком, тщательно расправлены и поодиночке просмотрены. К ужасу В. Т. на одном из этих клочков досмотрщик прочел слова: «Патронов… 156».

«Что это Вы, гражданин, провозом оружия занимаетесь?» спросил он В. Т. грозным голосом.

В. Т. вырвал из рук досмотрщика клочок бумаги и прочел с бьющимся сердцем дальше: «планшайбы, суппорты и т. д.» Переведя дух он вернул ему бумажку со словами:

«А Вы, товарищ, оружие с токарными станками путаете, ведь это список инструментов слесарной мастерской».

Досмотрщик все еще не доверял и продолжал освидетельствование. В своем рвении найти в нижней части тела яко бы скрытые бриллианты, он был настолько груб, что В. Т. насилу удержался от того, чтобы не дать ему по физиономии.

Положение было очень неприятно. Р. Л. и я ни в коем случае не могли допустить, чтобы В. Т. и его жену из-за этого задержали на границе, ибо пограничный комиссар был всемогущ на своей станции и мог делать все, что он хотел. Поэтому мы обратились к нему, указали ему на удостоверение Зиновьева, протестовали самым энергичным образом против обыска, посвятили его в советско-служебный характер нашей поездки и просили его избавить нас от дальнейших освидетельствований.

Но пограничный комиссар не уступал.

«Здесь я распоряжаюсь, а никто другой. Пускай Зиновьев в Питере распоряжается. Кроме того, в Зиновьевском удостоверении только сказано, чтобы предъявителям сего, проезжающим австрийцам, оказывалось всякое содействие и помощь. А о том, чтобы их самих и багаж не обыскивали, об этом нет ни слова».