В советском плену. Свидетельства заключенного, обвиненного в шпионаже. 1939–1945

Потом справа начались бесконечные солончаки, постепенно переходившие в соляные болота. За ними поблескивала поверхность воды озера Балхаш. Двое суток мы ехали и за это время не увидели ни единого признака присутствия людей. Железная дорога стала подниматься в гору, мы приближались к Алатау. В долинах стремительно неслись пенистые горные ручьи. Здесь бурно таял снег. Населенных пунктов стало больше. Мимо проносились романтические горные пейзажи Киргизии. Проезжая Алма-Ату, мы видели только сортировочную станцию. Но потрясающие по красоте горы, расположенные дальше, были хорошо видны. Потом наш состав повернул на запад, спустился на равнину, в степь у Ташкента и Бухары.

Когда состав остановился на станции Ташкент, мы подумали, что здесь наше странствие закончится. Но нас повезли по степи дальше на юг. Несколько дней спустя мы стояли на станции Бекабад, это городок на реке Сыр-Дарья, расположенный в пустыне. Вокруг однообразие, ни единого деревца, ни покрытых зеленой травой лугов, ничего. В Киргизии все выглядело веселее. Не увидели мы и знаменитые хлопковые поля Узбекистана. Один только песок и жесткая трава. Высоко над поймой бешено мчавшейся Сыр-Дарьи виднелся Бекабад, городок с населением не более двух тысяч человек, однообразные, неровные глинобитные стены, кое-где печные трубы из шамота. И ко всему прочему – целый венец лагерей заключенных. Их легко было определить по наличию сторожевых вышек, ставших не просто частью российской глубинки, а российского пейзажа в целом. Здесь содержались, в основном, немецкие военнопленные, сражавшиеся под Сталинградом, горбившиеся здесь во славу и ради процветания рая Советов.

С вокзала нас привезли к выстроенной прямо в пустыне бане. Вокруг сплошная пустота, ни единого домика, кроме разве что лагеря немецких военнопленных. Баня эта обслуживала все лагеря округи, служила своего рода центром общественной жизни в этой глуши, исправно несла службу помывки и дезинсекции заключенных.

Я оказался в первой группе допущенных к мытью. Офицеры-надзиратели велели нам сложить всю одежду в кучу, кроме белья, в котором мы стояли, а также обувь. Мол, заберете ваше барахло после помывки. Так как я ничего доброго от этой процедуры не ждал, попытался протащить с собой в баню свое синее пальто, в котором проходил все время заключения. Но мои попытки не остались незамеченными надзирателями, и пальто оказалось в куче одежды.

Когда после помывки мы вышли из бани, куча успела исчезнуть. Это было весьма болезненно воспринято японскими офицерами, часть форменной одежды и обуви которых выглядела еще вполне пристойно. И моя одежда, включая и пальто, верно прослужившее мне и одеялом, и матрасом, отсутствовала. Но пару рубах мне все-таки удалось утаить, засунув их под надетое белье.

Когда мы после непродолжительной поездки в кузове грузовика добрались до лагеря, запланированного как остановочный пункт, я имел глупость вытащить рубахи. Едва миновав лагерные ворота, я заметил женщину. Женщина, как оказалось, переводчица, подошла к нам, забрала у меня рубахи и, вполне дружелюбно улыбнувшись, заверила меня:

– Вам они больше не понадобятся. В лагере получите все, что нужно.

И сапоги нам скоро тоже не понадобились. На другой день их собрали и заменили деревянными дощечками, которые с помощью ремешков крепились к стопе. Но и материал, и конструкция были настолько ненадежны, что мы и ходить толком в новой обуви не могли и в основном шагали по раскаленному песку босыми.

Я в числе первых вошел в этот лагерь. Нигде ни тени деревца, спасавшей от палящего солнца. Глинистый грунт, горячий и окаменевший от жары. Двойной ряд землянок, служивших бараками. Лагерь располагался в сотне метров от речки, на возвышении. С одной стороны спуск к реке, с другой вершину холма образовывали землянки. Там же находилась столовая и кухня. В отдалении на другом берегу реки высились коричневатые горы, придававшие пейзажу живописный вид. Долина зеленела, а вдоль реки длинными рядами росли деревья. Еще дальше поблескивало водохранилище, откуда прямо на нас выходила река. Лагерь разделял прямой канал шириной в полметра, не больше. Он являлся частью системы водоснабжения, жизненно важной для целого района.

Вверху на холме у самой кухни стояло трое молодых людей, едва взглянув на которых я понял, что это военнопленные. Они были первыми европейскими немцами за все время моей сибирской одиссеи. От охватившей меня радости я даже ускорил шаг – мне страшно хотелось пожать им руку и поговорить с ними. Когда мы представились друг другу, они тут же потащили меня на кухню и поставили передо мной тарелку с лапшой и гуляшом. Пока я благоговейно вкушал блюдо, они знакомили меня с условиями пребывания в лагере.