В созвездии трапеции [сборник]

Устроившись поудобнее у окна, Михаил Николаевич погружается в чтение, которое никогда еще не было для него столь захватывающе интересным. Однако внимание начинает вскоре рассеиваться, отвлекаться воспоминаниями того, что произошло хотя и недавно, но казалось так безнадежно забытым.

Даже не закрывая глаза, Михаил Николаевич видит перед собой сухощавого, с продолговатым, вечно озабоченным лицом инженера Харпера, ведавшего вакуумной техникой. Профессор Холмский всегда сочувствовал ему, вполне разделяя его волнение при проверке вакуумных камер на плотность гелиевым течеискателем. Чтобы достигнуть того сверхвысокого вакуума, который был необходим для эксперимента, ему приходилось ведь с особой тщательностью в течение многих часов «тренировать» эти камеры, добиваясь полного прекращения выделения газов с их стенок.

Не прекращались его волнения и потом, когда начинали действовать молекулярные механические насосы…

В памяти всплывают и другие инженеры, обслуживавшие сложное хозяйство ускорителя. Почти со всеми мельчайшими подробностями возникает перед ним вечно улыбающееся лицо Андрея Кузнецова, лучшего специалиста по регулировке магнитных линз, применяемых при жесткой фокусировке пучков заряженных частиц. Постоянно обуреваемый новыми идеями, он был готов модернизировать буквально всё, начиная с квадрупольных и шестипольных линз и кончая корректирующими обмотками.

Слышится ему и слитный шум работающего ускорителя, периодически перекрываемый хлесткими, как удары бича, выхлопами сжатого воздуха из пузырьковой камеры.

И вдруг совершенно явственный голос скептика Уилкинсона:

— У теоретиков и так голова идет кругом от обилия экспериментальных данных, а мы им еще атомы пространства собираемся подкинуть…

— А раз атомы, значит, и мезонную их начинку, — раздается еще чей-то знакомый голос.

— Кто, однако, верит всерьез в принципиально новое открытие, кроме нашего русского коллеги! — смеется Уилкинсон. — Не забывайте только, дорогой доктор Холмский, что великие открытия в физике бывают не чаще одного раза в шестьдесят лет. Тридцать проходит между наблюдаемым загадочным явлением и рождением новой идеи и еще тридцать с момента возникновения этой идеи и до освоения ее «безумных» концепций. Мы сейчас так же далеки от понимания природы элементарных частиц, как современники Ньютона — от понимания квантовой механики. А такие фундаментальные открытия, как ньютоновская динамика и квантовая механика, разделяет промежуток в полтора столетия.

И вдруг чей-то испуганный крик:

— Посмотрите, что творится на экране осциллографа!..

Кто-то подал команду выключить ускоритель, а он, профессор Холмский, бросается к детекторам излучения… А потом. Потом поспешная обработка данных. Гул электронных машин и невероятные результаты вычислений! Это кого-то настораживает, Уилкинсона, кажется… А он, Холмский, требует прекратить эксперимент, осмыслить показания приборов. Но Роджер слишком уж торопится… И снова перед глазами ослепительное пламя взрыва и падение в бездну…

Больше Михаил Николаевич уже ни о чем не может думать. Он бросается на диван и бессмысленно смотрит в потолок.

А вечером вместе с Евгенией Антоновной приходит очень веселый, как всегда, доктор Гринберг.

— Снова будете производить надо мною эксперименты? — с трудом улыбаясь, спрашивает Михаил Николаевич.

— Зачем же эксперименты? — искренне удивляется Александр Львович. — Они и раньше производились только по вашей просьбе. А сейчас мы устроим маленький праздник. Вот торт и шампанское! Я купил это потому, что у вашей жены сегодня знаменательная дата. Ровно десять лет назад она пришла в мою клинику. А пятнадцать лет назад я впервые увидел ее в аудитории медицинского института, в котором читал тогда лекции.

— А меня, значит, даже не посмотрите?

— А чего вас смотреть? — пожимает плечами доктор Гринберг. — Я больше не считаю вас больным.

— А кем же — симулянтом?

— Зачем симулянтом? Вы выздоравливающий, как те, которые были в батальонах выздоравливающих на фронте. Они не лежали уже в госпиталях, а зачислялись в подразделения армейских запасных полков для прохождения боевой подготовки.

— А потом в маршевые роты? — очень серьезно спрашивает Михаил Николаевич.

— Да, в маршевые роты и батальоны, — так же серьезно отвечает ему доктор Гринберг. — Чтобы снова на врага, снова в бой!

— Вы, значит, считаете, что и мне пора?

— Да, пора и вам.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

«Надо взять себя в руки и начать работать», — твердо решает Холмский, проснувшись на следующий день. А после завтрака, как только Евгения Антоновна и Лена уходят, садится за свой письменный стол.