В спорах о России: А. Н. Островский: Статьи, исследования

В театре имени Станиславского тоже премьера. «А. Н. Островский. “Любовь и карты”». И такой пьесы мы у драматурга не знаем. Это, наверное, «Последняя жертва», которая идет в Москве повсеместно, но под своим именем только в Малом театре. В Театре Ленком как «Ва-банк», в театре Станиславского как «Любовь и карты». В бессмысленно-энергичном названии неудачного спектакля Марка Захарова хотя бы нет пошлости. Но уж за название «Любовь и карты» надо если не убивать, то сильно ранить. Неужели ухо не режет столь вопиющая дешевка? Любовь – одно из ключевых слов бытия, именно поэтому с ним следует обращаться осторожно и не допускать профанации, обесценки от употребления всуе. Сам Островский, сколько бы ни писал о любви, взял это слово в название только один раз («Поздняя любовь», 1873).

Поехали дальше. В театре «Сатирикон» – «Страна любви». Это всего-навсего вполне приличная «Снегурочка», поставленная К. Райкиным хоть и в стиле MTV, но с сохранением всего текста Островского, почти без купюр. Зачем же тогда переименовывать пьесу? Боитесь, что зритель на «Снегурочку» не пойдет, а на «Страну любви» побежит сломя голову? Все это ужасно наивно. Выдает отчаянные психозы театральных людей, которые уж не знают, что и придумать, чтоб заманить зрителя.

А не надо нас заманивать. Мы битые-перебитые, отравленные-перекормленные театральной продукцией низкого качества, и нас этикеткой не возьмешь. Нас можно удивить только хорошей работой. Вот не грех и у Островского поучиться. Человек написал сорок с лишним пьес. Большинство из них шли при его жизни и после его смерти, во все русские времена, всегда. Это более ста пятидесяти лет самый популярный драматург. Ясный и понятный, как солнце, и при этом никогда не подстраивавшийся под сиюминутные вкусы своего времени. Мало ли какая мода была на дворе – Островский на это не реагировал вообще. И что же? Кормит театр до сих пор – вы посмотрите афишу, хотя бы московскую, подсчитайте, и ахнете.

Островский дает работу актерам, материал для издевательства – режиссерам, пищу для ума и сердца – зрителю, деньги – казне. Но он умер, наследников нет, и защитить его, выходит, что некому. И поэтому любой бойкий малограмотный проходимец может его пьесу переименовать, переделать, вписать туда свое, может обессмыслить текст своими постановочными «находками». И никто не смей и возразить – иначе ты душитель свободы, ретроград, мракобес!

Какие-то странные нравы воцарились в театре. Например, в искусстве исполнения музыки есть сейчас авторитетное и популярное направление, называется «аутентичность». Это означает: произведение автора мало того что исполняется точно так, как написано, но еще и на тех же инструментах, что были при жизни автора! Не допускается никаких позднейших изобретений! Играете Моцарта – так извольте ровно на тех инструментах, что были при Моцарте… А теперь представьте себе, что вы приходите на концерт в филармонию, а к вам выходит полуголая дама, говорит, «Моцарт. Симфония тара-ра, та-ра-ра-рум» – и затем оркестр из трех электрогитар и баяна начинает играть симфонию № 40, выпуская такты и целые музыкальные фразы. Представили? Не может быть, говорите? Но это происходит – только не с композиторами, а с драматургами – каждый день в драматическом театре, причем на самых прославленных сценах, некоторые даже называются «академические». Ну, если «академия» – это другое имя борделя, спорить не буду…

Автор на современной сцене абсолютно бесправен, и нет ему защиты. А почему, собственно? Почему Островского, «боженьку» русского театра, чье имя – гарантия хорошей работы для десятка поколений зрителей, некому защитить? А почему бы, собственно, какому-нибудь зрителю не подать в суд на театр, который вводит в заблуждение потребителей, переименовывает, извращает классические пьесы? Может, это отрезвило бы одуревших от «свободы» театральных деятелей, и вместо жалкой коммерции они занялись чем-нибудь хоть отдаленно похожим на древнее и прекрасное искусство театра.

2006

Подобный жизни – угоден Богу

«Буду горячиться, заспорю – унижу и себя, и идею…», – волновался один герой у Достоевского. И я вот себя останавливаю, одергиваю – не надо горячиться и унижать «идею», надо спокойно, хладнокровно…

Не получается. Хочется куда-то бежать, найти кого-то Во Всем Виноватого (образ, придуманный писателем Сергеем Носовым) и воздать ему за все.

За уничтожение русского психологического, жизнеподобного театра, за то, что актеры не умеют ходить и говорить, за отсутствие характерологии – что в драматургии, что в режиссуре, что в актерском мастерстве. За то, что больше нет ни общих законов, ни доступных пониманию критериев, одна бесовщина по имени «самовыражение». (А чего им, бесам, выражать-то? У них за душой ничего нема.)

Но нет его, Во Всем Виноватого. Этот котлован, как всегда, рыли сообща. И вырыли.

Боже, что за туман стоял в наших глазах! Почему мы смотрели – и не видели, а и видели – не понимали…