В споре со временем

Шальная мысль 1939 года - побывать в Найденбурге - через 5 лет исполнилась".- Саня был в нём. Стоял среди горящего города. Самое интересное то, что когда генерал Самсонов въезжал в Найденбург в 1914 году - он тоже горел - и так и должно быть в соответствующей главе ЛЮР*.

* Задуманная серия романов должна была называться "Люби революцию".

"Второй день топаем по Восточной Пруссии. Адски много впечатлений!"

"Сижу недалеко от того леса, где были окружены Ольховский и Северцев!.." (Так назывались по первоначальному замыслу герои "Августа Четырнадцатого").

Самое последнее фронтовое письмо, написанное мне мужем, снова навалило на меня гору переживаний. В нём будто он отталкивает меня одной своей рукой, а другой, опомнившись, притягивает к себе ещё больше, ещё плотнее. Он не тешит себя иллюзиями: наше будущее не вполне ясно и решение зависит от... меня.

"Весной 44 года я увидел, насколько ещё эгоистична твоя любовь, насколько ты полна ещё предрассудков в отношении семейной жизни". Я имела неосторожность сказать, что не представляю себе жизни без ребёнка. И получила раздражённую отповедь:

"Ты представляешь себе наше будущее как непрерывную совместную жизнь, с накопляю-щейся обстановкой, с уютной квартирой, с регулярными посещениями гостей и театра... Очень может быть, что ничего этого не будет. Будет беспокойная жизнь. Смены квартир. Вещи будут приходить и так же легко уходить.

Всё зависит от тебя. Я люблю тебя, не люблю никого другого. Но как паровозу не сойти с рельс на миллиметр без крушения, так и мне - никуда не податься в сторону с моего пути.

Пока что ты любишь только меня - а значит, в конечном счёте - любишь для себя, для удовлетворения собственных потребностей".

Я узнала, что наши интересы должны так же переплетаться, как, например, Санины и Кокины - на чём незыблемо покоится их дружба.

Мне предлагалось стать выше моих "вполне понятных, вполне человеческих", но "эгоистических" планов на будущую жизнь, и тогда возникнет "настоящая гармония".

И ещё была приписка: "От Коки писем нет, но слежу, что Колпакчи дует прямо на Берлин".

Какая горькая пища для размышлений!..

Но то смятение, в которое повергло меня это письмо, скоро отступит перед волнением, опасениями, отчаянием и, наконец, безнадежностью...

"Ждать мужа с войны всегда тяжело, но тяжелее всего - в последние месяцы перед концом: ведь осколки и пули не разбираются, сколько провоёвано человеком.

Именно тут и прекратились письма от Глеба.

Надя выбегала высматривать почтальона. Она писала мужу, писала его друзьям, писала его начальникам - все молчали, как заговоренные.

Весной сорок пятого года что ни вечер - лупили в небо артиллерийские салюты, брали, брали, брали города - Кенигсберг, Франкфурт, Берлин, Прагу.

А писем - не было. Свет мерк. Ничего не хотелось делать. Но нельзя было опускаться! Если он жив и вернётся - он упрекнёт её в упущенном времени. И она измождала себя целодневным трудом - и только ночью плакала".

Последнее письмо мужа я получила в самом начале марта. Прошло не больше недели, как вдруг, вместо ожидаемого очередного письма, ко мне возвратилась моя собственная открытка. На ней надпись: "Адресат выбыл из части".

Я - в панике. Сразу написала Сане, Пашкину, который для меня после знакомства в мае - июне 44-го года был просто Арсений Алексеевич, написала Илье Соломину. Они, конечно, ответят мне, если не сам Саня.

Лида тоже послала запросы Пашкину и Мельникову. Если не будет ответа, утешала она меня,- значит все они поменяли полевую почту, и ясно, что всё хорошо!

Пытался успокоить меня и капитан-хирург Кирилл Симонян, воевавший где-то неподалёку от Сани в Восточной Пруссии:

"Наша армия не так нежно воспитана, чтобы скрывать от семьи истину о погибших. И если бы Саня был ранен, то почтальон бы написал на письме: ранен такого-то числа. Или убит".

Прошёл месяц после возвращения моей открытки. Месяц, в течение которого никто не узнавал меня. Я жила чисто автоматически... Делала то, что было нужно; старалась всё делать хорошо и добросовестно, зная и понимая, что Саня не простил бы мне, если бы я вела себя иначе. (К этому времени я была уже аспиранткой.) Но никто не слышал больше моего смеха, не видел улыбки на лице. Ассистентка Зоя Браславская, с которой мы так привязались друг к другу, всё спрашивала:

"Наташенька, когда же я услышу твой звонкий голосок?.."

Днём держалась, а вечерами плакала, уткнувшись в подушку...

То ли 10-го, то ли 11-го апреля почтальон принёс письмо от Соломина. Писал Илья не мне, а маме, что само по себе, было странным. Пугающе звучало уже начало письма:

"Сейчас обстоятельства сложились так, что я должен вам написать. Вас, конечно, интересует судьба Сани, почему он не пишет и что с ним..."

Но дальше успокаивал:

"Он отозван из нашей части. Зачем и куда сейчас не могу сообщить. Я знаю только, что он жив и здоров, и больше ничего, а также, что ничего плохого с ним не будет".

Что это - спецзадание?.. Мне приходилось слышать, что такие бывают...

Но почему же тогда вновь тревожащая нотка?

"Очень прошу вас, не волнуйтесь, а также помогите Наташе".