В споре со временем

Почему Солженицыну дали восемь лет, а Виткевичу десять? — Мало ли каких несправедливостей не было в те времена…

И хотя ни одно из моих недоумений не было решено, старалась больше не думать о каких-то «белых пятнах» главы «Следствие» в «Архипелаге». К чему ломать голову над вопросами, на которые всё равно никогда не получишь однозначного ответа?..

Прошло совсем немного времени, когда вечером, поймав американскую радиостанцию, я подумала, что ослышалась: диктор назвала фамилию Виткевича.

Сообщения — то была краткая сводка новостей — повторялись, и до меня донеслось, что Николай Виткевич (о нём упоминается в «Архипелаге») обвиняет Солженицына в «ложном доносе» на него, данном во время следствия. О подробностях не сообщалось.

Я не видела Николая почти десять лет. Но не мог же за этот срок такой человек, как он, потерять всю свою честность и бескомпромиссность? Описывая наши студенческие годы, я вспоминала о том, каков был характер Виткевича.

«Ложный донос на следствии»… Не верить Виткевичу?.. — Невозможно.

Стараюсь вспомнить, что говорил мне муж о своих показаниях насчёт Николая. Практически ничего. А вот относительно Кирилла у нас с мужем разговор был…

То ли в 57-м, то ли в 58-м году я узнала от Лиды, что Кириллу давали читать какие-то Санины показания против него. Кира был возмущён их содержанием. Я спросила у Сани, что бы это могло значить, будучи уверена, что услышу, что это недоразумение, а может быть, и подделка…

Но Александр не стал отрицать, что бросил какую-то тень на Симоняна. Он объяснил, каким трудным было его положение во время следствия. После того, как версия о том, что Солженицын перемудрил от чрезмерной своей книжности, не нашла признания у Езепова, Александр решил создать о себе впечатление как о неком обывателе, по-мелкому недовольном властью, но в сущности безвредном.

Александр даже говорил следователю, что был рад «…аресту в начале 1945 года, а не в 1948-м или 1950-м, ибо не знает, на какую глубину залез бы он в статью 58-10 в обстановке столичной жизни, в литературных и студенческих кругах». (Об этом он писал мне в августе 45-го года.)

Естественно, что, рисуя себя таким «нытиком и ворчуном», он и на своего друга Кирилла, с которым делился своими настроениями, невольно бросил тень…

Рассказав мне об этом, муж добавил:

— Может быть, я плохо придумал. Но я хотел сделать лучше. Но в общем-то ничего страшного не было. Кирилла-то не посадили…

В ту пору я не имела контактов с Кириллом. Сейчас, работая над книгой, я решила узнать его точку зрения на эту историю.

Кирилл ответил, что считает поведение Сани не таким уж безобидным. Симоняна не раз вызывали, расспрашивали об отношениях с Саней. Однажды ему показали целую ученическую тетрадку, исписанную характерным — с другим не спутаешь — почерком Солженицына.

Смысл всего написанного сводился к следующему: Кирилл Симонян — враг народа, непонятно почему разгуливающий на свободе.

Когда Кирилла спросили, чем он может объяснить такие показания, он ответил, что, как врач, объясняет их «ошибкой сознания». Саня был в тюрьме, Кирилл — на свободе, а потому в Саниных восприятиях и суждениях многое гипертрофируется…

— Но, может быть, ты сам заблуждаешься. В тот момент эти показания потрясли тебя и ты придал им слишком большое значение. А на самом деле речь шла о всякой чепухе, на которую не обратили внимания. Ведь всё закончилось благополучно? — спросила я.

Кирилл пожал плечами и не ответил.

А теперь вот ещё и Николай…

Мы беседуем обо всём этом с заглянувшей ко мне приятельницей.

И как бы ни хотелось мне не верить, а разум подсказывает, что Виткевич, наверное, прав. А может быть, не только о Николае и Кирилле сказал Александр лишнее на следствии?.. И я признаюсь приятельнице, что не буду удивляться, если узнаю, что и на меня муж наговорил небылиц на следствии.., «…избежал кого-нибудь посадить. А близко было…»

Приятельница распрощалась и ушла. Я снова слушаю радио и… Напророчила! Далёкий голос сообщает об утверждении Виткевича, что Солженицын на следствии оклеветал даже свою собственную жену!!!

Скорее раздобыть полный и подлинный текст Виткевича! — Пить чашу горечи — так пить до конца! Друзья достают мне копию его официального письма.

Николай, в отличие от меня, не пытался восстановить истину путём анализов и сопоставлений. Ему это было не нужно. Оказалось достаточным вспомнить протоколы следствия, которые он, как выяснилось, читал. В тот самый день, что назван им «самым ужасным в жизни». Из этих протоколов он «узнал», что в своё время «пытался создать нелегальную организацию… С 1940 года систематически вёл антисоветскую агитацию… разрабатывал планы насильственного изменения политики партии и государства, клеветал (даже „злобно“ (!) на Сталина». Николай не верил своим глазам, читая, что вся наша «пятёрка» — это антисоветчики, занимавшиеся этой деятельностью ещё со студенческих лет. И не только мы, но и… некто Власов.