В споре со временем

Разрешения житейского конфликта в пьесе, действительно, не происходит. Герои настолько абстрагированы от живой жизни, что и рассуждения их потому, вероятно, глубоко и не задевают читателей, а значит, и не задели бы зрителей. Что касается, главным образом, Алекса, то он запрограммирован для выступления в качестве «рупора авторских идей». К тому же, если у Филиппа есть какая-то житейская программа, пусть даже неправильная, то у его антипода — «положительного» героя Алекса есть только негативная житейская программа: отрицаю это, не хочу того! Ему нужны чисто абстрактные вещи. Когда Алекс берётся за «кибернетический социализм», то ждёшь, что и в этом он быстро разочаруется.

Сейчас следует добавить, что эти абстрактные идеи совести и добра оказались и у самого автора довольно нежизнестойкими.

Придёт время, и он допустит, что совесть есть «чувство факультативное», что, оказывается, можно «и нарушить обещание и использовать во вред доверчивость!»

* * *

Чтобы писать, чтобы написать всё, что задумано, а может, и сверх того, — нужно во что бы то ни стало быть здоровым! Нужно хорошее самочувствие. В здоровом теле здоровый дух!

Обычные занятия утренней гимнастикой, конечно, не устраивали Александра. Он требовал и здесь чего-то отличного от того, чем занимаются все или многие. И вдруг пришли… йоги!

Увлечение йоговством пришло к нам от Панина, которым тот просто упивался.

Солженицын отдавал должное тому, что Панин уже делает 900 полных дыханий в сутки, многие часы ходит на лыжах только «на полных дыханиях», каждый день после работы продол-жительно стоит на голове, считая удары метронома, но в результате врачи констатировали «предынфарктное состояние и обещали II группу инвалидности».

До инфаркта дело не дошло, но однажды после длительного «йоговского» голодания Панин всё-таки угодил в больницу. Как питается он сейчас в Париже и стоит ли по вечерам на голове, — не ведаю…

Что же касается Александра, то хотя и с меньшим энтузиазмом, но свой комплекс «йоговских» упражнений он по утрам, вероятно, и сейчас продолжает.

* * *

С осени 1959 года мы жили уже без соседей. Летом мы перевезли из Ростова тётю Нину и тётю Маню. Тётушки в Ростове жили одни. А ведь им было уже за 70! Всё трудней становилось вести хозяйство, обеспечивать себя самым необходимым. А тётя Нина после Экибастуза и Кок-Терекской ссылки стала и для Сани совсем родной.

Поездка за тётушками осталась у нас в памяти не только благодаря сборам, хлопотам, контейнерам, старинной мебели, которую не пропускали двери, и она опускалась во двор через окна и соседский балкон. У нас произошло много радостных и душевных встреч. Самая главная — с Виткевичами: уже во множественном числе!

У Николая подходила к концу работа над диссертацией. Параллельно он успевал участвовать в жарких научных спорах с «авторитетами».

Правда, в эти дни ему пришлось проявлять себя в другом качестве: самоотверженного, безотказного грузчика.

Встречаясь с Николаем и его женой Эгдой, Эмилем Мазиным, мы чувствовали себя совсем молодыми, будто бы не было ни войны, ни разлук, будто бы мы — ещё студенты. Не мешало даже то, что студенткой была уже дочка Мазиных Наташа, та самая, которую я видела крохотной на пристани в Баку во время нашего с мамой бегства от немцев в 1942 году.

Отныне мы владельцы всей квартиры. Будем с мужем жить в комнате, которая раньше принадлежала соседям: она вдвое больше той, которую мы занимали прежде.

Моя мама по-прежнему — хранительница семейного очага. Тёти стали её помощницами. На мне хозяйственных дел мало. Но уж обязательно каждую осень солю, мариную. Закупоренные банки с огурцами, помидорами, даже сливами не переводились зимой в нашем подзоле. А в буфете — запас свеженаваренного мамой варенья, особенным любителем которого был муж. На муже — заготовка на зиму картофеля, овощей, дров, их пилка и колка. Сначала его напарником по пилке дров был дворник моего института, Павел Алексеевич, а потом стала я. Почему не пробовала раньше? Очень даже приятно и не так уж трудно! Любим считать с мужем, сколько движений туда-сюда требуют особенно толстые брёвна…

Ещё мой муж — наш домашний врач, как мы все его полушутя-полусерьёзно называем. Пишу как-то Зубовым: «По предписанию Сани (наш всеми признанный домашний врач!) мы обе (я и тётя Нина) для поднятия сил пьём левзею экстракт какой-то травы».

От головных болей муж одно время лечил меня модным «стимулином», капая его мне по каплям на темя.

Чтобы быть ещё более уверенным в себе, весной 1960 года Александр Исаевич купил «Справочник практического врача».

И здесь, как во многом, как во всём, у Солженицына — желание независимости! Рационализация! Проявление самостоятельности! Всё хочу и должен делать сам! Ни с кем не быть связанным! Ни от кого не зависеть! Не обращаться ни в какую поликлинику! Быть, наконец, до конца уверенным в диагнозе! Раз его ставишь сам — тут уж уверен!..