В старой Африке

— В студенческие, годы я рос идеалистом. Чтобы стать ангелом, мне не хватало только пары крылышек… Удобного местечка на земле для себя я не видел, а потому парил в туманных высотах метафизики: добро, идеалы, свободная воля, бог. Хо-хо-хо! Приходилось питаться такой дрянью за неимением мелкой монетки на гороховый суп с копченой свининой… Да, было время… Между прочим, особенно часто в поднебесье загонял меня приятель-студент своим материализмом. Пришпоренный смутным сознанием его правоты, я трусливо нырял в метафизику и отчаянно пытался оторваться от настоящего мира. Годы шли… Началась война… С величайшими затруднениями мой приятель добыл документы об инвалидности и пристроился в тылу. Я же, едва получив звание доктора, бросился на фронт. «Идиот!» — сказал мне на прощанье трезвый и расчетливый приятель. «Скоро поймешь, что лучше быть пять минут трусом, чем всю жизнь трупом». Четыре года я похрапывал под гром канонады и с аппетитом ел суп, прислушиваясь к свисту пуль. Моего умника в первый год войны задавил на улице трамвай.

— Прозит! — сказал Гай и поднял стакан.

— На фронте меня больше всего поразила легкость и бессмысленность разрушения. Сотни лет несчетные поколения трудятся и копят ценности. Потом один человек нажмет спусковой механизм — взрыв! — и ничего нет! Груда мусора на месте домов, музеев, театров, библиотек, церквей, заводов… И с каждым таким взрывом в моей голове становилось все светлее, все просторнее. Начался спуск из поднебесья на грешную землю. Я подходил к своим богам и по очереди каждому давал пинок в заднюю часть. Тьфу! — Реминг сочно сплюнул через плечо. — Еще и теперь чувствую облегчение: ведь этакий хлам приходилось таскать на горбе, мешок, набитый идолами! Вот уж могу сказать: груз сбросил! Освободился!

— Продолжайте!

— Извольте слушать. После разгрома армии я вернулся домой и пережил разоренье семьи. Это было время инфляции — десяток Тиссенов рос за счет сотен тысяч Ремингов. Отец покончил с собой, я поселился с матерью на чердаке. Работы не было, да я и не умел ничего делать… Ведь после университетской скамьи меня сразу научили только убивать. Голодный, сидел я в своей дыре и думал… Написал ненужную книгу. Где-то вокруг двигались миллионные массы, вздымались и падали волны революций и контрреволюций… Я не чувствовал у своего плеча друга — справа и слева зияла пустота… Однажды я разгладил ветхий костюмчик, нацепил ордена, сунул в карман маузер и отправился в город. На Фридрих-штрассе процветал ресторан «Кемпински» — храм обжорства для спекулянтов и новоиспеченных богачей. Я вошел в лучший кабинет, где упивались жратвой с десяток жирных, приземистых фигур. «Господа, прошу внимания!» — крикнул я, остановясь у двери. С недовольным хрюканьем повернулись ко мне хищные морды, они приняли меня за безработного попрошайку. Я выхватил пистолет и перестрелял их.

Рассказчик тяжело перевел дух. Видно было, что воспоминания взволновали его. Минуту Реминг молчал. Потом, встряхнувшись, закончил со смехом:

— А вот и конец забавной истории: после громкого процесса— каторжный приговор, вмешательство бывших фронтовиков, освобождение… Но я стал лишним человеком на своей родине. Когда от гамбургской пристани отвалил пароход, направлявшийся в Южную Америку, на его палубе боязливо жался будущий наемник любой армии, ландскнехт, гладиатор и профессиональный убийца, теперешний жирный сержант Сиф!

— Крепко сказано, герр Реминг! Но неужели фигура Сифа — чисто отрицательная? Без единого светлогб пятнышка?

Никоим образом. Достоинства у него, конечно, тоже есть. Главное из них — цельность характера. А таких людей в наши дни мало! Сиф не любил сидеть на двух стульях, как, например, пытался сделать сей юноша.

Пальцем, похожим на кусок колбасы, доктор философии ткнул за спину.

— Была ли у убитого руководящая идея? — серьезно спросил Реминг. — Нарушая присягу и долг офицера, этот мальчик отпускал всех выявленных мною агитаторов! Отпустил даже пробравшегося сюда из Алжира араба-коммуниста с пачкой брошюр. Я их берегу у себя… Он погиб, потому что не нашел в себе сил сделать последний логический шаг, как и я когда-то в Берлине. Реминг из трусости стал Сифом, а д'Антрэг из слабости — трупом! Хо-хо!

— Да, девизом убитого было одно слово — культура.

— Хи-хи-хи, — вдруг тоненько засмеялся Реминг.

— Чему это вы? — удивился Гай.

— Ой, не смешите, достопочтенный! Колониальный офицер — и культура!

— Но все равно — намерения у него были хорошие…

— Кой черт нам до добрых намерений! Ими вымощена дорога в ад!

Герр Реминг поднял к небу волосатую лапу, как бы присягая, и торжественно провозгласил:

— Сиф — законченный негодяй! Опаснейший подлец, которому нет места в порядочном обществе! Мерзавец — откровенный и безжалостный!

Гай сделал вид, что не понял угрозы. «К чему он клонит? Неужели между нами станет Тэллюа?» Голос рассудка требовал отступить — зачем ему похмелье в чужом пиру? Но радость жизни, молодость и сознание своей силы влекли его в гущу опасностей. «Нужно заставить его сказать, наконец, главное, и тогда будет видно, что мне делать».