В старой Африке

Известие о гибели мужа она приняла спокойно. Судебное следствие длилось несколько недель, кое-кто из команды перенёс воспаление легких, остальные занимались составлением счетов страховой компании на вещи, которых у них никогда не было. Но когда деловая сторона трагедии была закончена, команда явилась к вдове капитана. Татуированные мозолистые руки водрузили на кладбище крест над могилой, в которой никто не лежал. Стоя у креста, вдова наблюдала, как эти большие и нескладные люди неловко опустились на колени, как повар, который единственный знал нужную молитву, опять пропел ее, и люди стали креститься черными, заскорузлыми пальцами, похожими на тот, который бродил когда-то по страницам книги, пропитанной соленой водой; женщина увидела их глаза: детские, наивные и чистые, полные непоколебимой силы.

— Они, эти глаза, нанесли мне удар, от которого я как будто бы проснулась, — говорила потом она. Мать решила оторвать сына от моря, а для этого нужно было его учить, что, естественно, требовало денег. Поэтому вдова отправилась за помощью к своему брату Клаасу, который унаследовал их родовую ферму после смерти отца и сталкаасбуром.

Дядя Клаас, которого по смыслу и по созвучию давно уже все величали Каасом, накануне отвез в город и удачно продал большую партию товара. Теперь он сидел на старинном тяжёлом стуле у старинного тяжелого стола и пил еневер (можжевеловая водка) из свинцовой кружки. Дядя Сыр тоже был голландцем и тоже любил пошутить.

— Я уверен, что твой бездельник попросту был так пьян, что не смог сползти с мостика в лодку, — подмигнув, захохотал сырный мужик и закусил водку сырой ветчиной.

— От моего взгляда это животное, конечно, должно было бы превратиться в пепел, — рассказывала потом вдова, — но теперь не библейские времена, и мой взгляд не обладал такой силой. Но зато я сделала другое — шагнула вперед и отвесила ему оплеуху, но какую! Сам капитан ванЭгмонд не мог бы сделать этого лучше, а уж — бог свидетель! — в таком деле он был великим мастером!

Брат отца жил в Индии, он разбогател и порвал связи с бедными родственниками в Голландии. Полагаться на него не было оснований.

Так рухнули надежды на помощь. Мать и сын перебрались на юг. Мать поселилась в зееландской деревеньке и занялась вязанием кружев, которые скупали спекулянты и выгодно перепродавали как брюссельские; сын жил в пансионе при одной роттердамской школе. Потом ему всегда помнилась их комната, очень маленькая и чистенькая. У окна в черном платье всегда сидела мать. У нее тогда уже началась чахотка. С утра и до вечера она вязала, вязала, вязала, добывая деньги для воспитания сына. Но было у вдовы и развлечение. Иногда она опускала работу на колени и поднимала голову: прямо перед ней висел портрет мужа, увитый пеной тончайших кружев с одним только ясно читаемым словом — хелд (герой). Так проходили месяцы, так прошли годы.

Отец и раньше всегда отсутствовал, а потому воспитывала Гайсберта мать. Она воспитывала мальчика не по книгам, но ее практические уроки осели в его памяти прочно. Он вспоминал о них с благодарностью и улыбкой.

В мокрый зимний день шел он с матерью по низкому берегу канала. Впереди бежали школьники и шалили. Один поскользнулся и упал в воду. Гай инстинктивно сделал движение помочь, но вода холодна и капал глубок. Сын капитана заметался в нерешительности и растерянно смотрел, как тепло одетый мальчик тяжело барахтался в темной воде, над которой висел легкий зимний туман.

— Ну, что же ты! — закричала мать. Она вдруг побледнела, как мел.

Сын переступал с ноги на ногу.

— Ты не сын своего отца! Трус! — И мать подняла руку, чтобы дать сыну пощечину.

Сбросив пальто и ботинки, Гай прыгнул в воду. Мать протянула ручку зонтика, которую он крепко схватил одной рукой, а упавшего — другой. Он видел над собой большие глаза— светло-серые, ставшие вдруг черными. Когда мальчики выбрались на берег, мать обняла их и заплакала…

Гай вспомнил, как однажды, показав матери новые рисунки, он сидел на полу, положив голову на родные, теплые колени. Мать гладила волосы сына, и его охватила сладкая дремота.

— Ты знаешь, Гай, я хочу, чтобы ты вырос… И чтобы этого никогда не было!

— Чего? — сквозь дрему тянет сын, нежась под лаской тонких пальцев. — Моря?

Пауза.

— Нет, — задумчиво прошептала мать, — не моря. Хотя твой отец погиб на море. Я хочу, чтобы люди были другими. Я думаю не только о твоем отце, но и о моем брате… О тех матросах перед пустой могилой… О всех людях… Я хочу, чтобы они лучше жили. Гай… Чтобы они поняли что-то…

— Но что именно, мама?

— Я сама не знаю. Этого никто не знает вокруг, и все живут так плохо…

Она взяла голову сына, повернула к себе и, наклонившись, долго смотрела ему в глаза. Потом проговорила страстно:

— Но ты, ты, Гай, должен узнать. Ты должен, мой мальчик! Помни: я ращу тебя только для этого! Стань искателем и найди светлую правду! Обещаешь?