В старой Африке

— Вот страховой полис на имущество и жизнь. Советую подписать: мало ли что случится в пути.

— Слава богу, родственников у меня нет и радоваться моей смерти некому, — засмеялся Гай и небрежно махнул рукой.

— Как угодно. Мы, французы, не делаем и шагу без страховки.

— Французы — устрицы, их не оторвешь от места, к которому они приросли. А мы с вами — другое дело! Голландцы и итальянцы легки на подъем.

Лицо Бонелли стало вдруг серьезным. Он вынул трубку изо рта, подтянулся и отчеканил медленно, веско, почти торжественно:

— В Алжире много французских граждан итальянского происхождения, но мы не итальянцы, а французы, и, осмелюсь утверждать, хорошие французы. Взгляните-ка на моих двух братьев. — На стене в его конторе висели фотографии времен первой мировой войны. Два офицера во французской форме стояли у орудий. Между порыжелыми карточками красиво вилась трехцветная ленточка. — Герои Вердена. Оба пали.

Голос этого обрюзгшего человека дрогнул. Он снял шляпу.

— Простите, — смущенно пролепетал Гай и крепко пожал ему руку.

Солнце опустилось, сразу стало прохладнее. Гай поспешил во двор. И вовремя — все было готово к отъезду.

Вот и торжественный момент!

Вездеход подан. Пассажиры уселись на удобных скамейках, похожих на сиденья автобуса. Гай сел за Бонелли вместе с другими пассажирами. Рядом с водителем долго устраивался коренастый пожилой мужчина с могучими усами и оловянным взглядом — Гастон. На минуту он привлек внимание Гая.

«Он пьян, — решил Гай. — Это наш штурман: перед его сиденьем штатив, видно, для астрономических инструментов. Мы будем плыть в песчаном море по луне, звездам и солнцу!»

Последние сиреневые облака угасли. Появились крупные звезды. Ни арабов в бурнусах, ни верблюдов. Звона бубенчиков тоже нет. У ворот стояла арабская девушка в белом млафа (чадра), но она была не из Шехерезады, судя по банке консервов в руках.

— Вперед!

Бонелли дал газ, поплыли облака синего зловонного дыма, вездеход с грохотом выехал за ворота.

Хвойные деревья и оливковые рощи, виноградники и плантации, обсаженные кипарисами, широкие шоссе и рекламы Машлен и Ройал-Шелл остались позади. Справа и слева потянулись южные склоны полупустыни, обжигаемые знойным дыханием Сахары — сухие степи, там и сям группы низкорослых колючих деревьев. Стада стали мельче: коровы и лошади сменились овцами, потом козами, наконец исчезли и они. Автомобильная дорога потянулась по равнине, покрытой щебнем и песком, люди стали редким украшением пейзажа. Попадались лишь верблюды да куры, дикие, обтрепанные, серые от пыли. Глинобитные дома незаметно перешли в плетенки из прутьев и листьев, а плетенки — в шалаши из смрадного тряпья, где три стороны завалены горячим песком и пылью, а с четвертой — торчит палка. Лучше всего устроились те, кто смог натянуть пестрое рванье на сухие кусты. Иногда среди голой степи возвышались развалины — остатки римских городов В одном месте Гай сфотографировал гордую и прекрасную колонну и перед ней — сделанный из тряпья шалаш, из которого были видны грязные тощие ноги. От римской эпохи сохранился еще один многозначительный памятник — фоггары, остатки древних подземных водопроводных сооружений. На многие километры тянулись они во всех направлениях, кое-где осыпавшиеся и забытые, кое-где до сих пор шедшие в дело: в прохладных подземных коридорах ютились семьи арабов, из ям торчали головы черномазых ребятишек.

Зной усилился. Иногда возникал южный ветерок и обжигал, но не лицо, как это бывает на юге Европы, а горло и легкие. Безлюдье. Пустота. Отсутствие условий для жизни властно господствовало в гнетущем пейзаже: теперь глаз воспринимал все живое с особой радостью, как привет и подарок.

У Гая под сиденьем находилась корзина. В ней — пресный сыр, сгущенное несладкое молоко, томатный сок и шоколад.

Сначала он держал наготове фотоаппарат и делал снимки пустыни. Но что снимать? Справа и слева, впереди и позади — всюду плоский и ровный каменистый грунт, скучный, как запыленный старый стол. Привалы однообразны. В хорошо обжитых французами оазисах умеренное любопытство взрослых и восторг детворы. На фоне халатов приятно выделялись синие комбинезоны и белые костюмы французов. Сдача и прием почты. Невкусная еда. Испорченный жарой отдых. И снова раскаленная ширь, бескрайняя пустота, серая, оранжевая и желтая, почти белая и почти черная. Да, черная! В Сахаре путник видит все стадии разрушения каменных пород, причем щебень сверху покрыт темным налетом, который называется здесь загаром пустыни. Безлюдное пространство всегда безотрадно, но ничего не может быть ужаснее плоской равнины покрытой насколько хватает глаз черным раскаленным щебнем! Машина шла по этим поджаренным и обугленным камням и оставляла за собой светло-серый след. Медленно менялись безжизненные тона, медленно проплывали мертвые скалы, камни и песок, но всегда неотступно бежала за машиной пыль.

Пыль, пыль, пыль, пыль… Гай угрюмо молчал.