В старых ракитах

— Сиди, сиди…

И тогда Андрей в один миг все понял, он попытался независимо усмехнуться, но у него ничего не получилось.

И он лишь негодующим, прерывающимся шепотом спросил:

— Ты что? Того, с катушек съехал?

— Сиди, не твое дело, — все так же, казалось, спокойно сказал Василий. И что-то в его голосе было такое, что привставший было Андрей с готовностью опустился на свое место, ему сильно захотелось пить, и он пожевал вмиг пересохшими губами. Из корзины с берестой вначале упругой и темной струйкой тянул дымок, затем неожиданно показался язычок пламени, и почти сразу же вся корзина словно превратилась в живой и ядовито-мохнатый цветок, струйки огня, тоненькие вначале и упрямые, поползли по крашеному полу и легко, словно невзначай, перекинулись на ситцевую занавеску и уже стали лепиться к потолку, тоже покрытому желтоватой слоновой краской, здесь в свое время сам Василий трудился надо всем добротно и не спеша. В том, как огонь неслышно и в то же время с невероятной быстротой распространялся вокруг, было что-то завораживающее, ни Василий, ни Андрей не могли отвести от него глаз, и, казалось, ни один, ни другой даже не понимали, что происходит.

— Псих! — внезапно, словно очнувшись, тоненько закричал Андрей. — Псих! Ты ответишь! Ты…

Тяжелая и властная рука Василия придавила его к лавке, и Андрей, перепуганно кося, увидел жадный плеск огня в темных, замерших глазах Василия.

— Сиди, тоже законник, — беззлобно сказал Василий. — Да кто тебе поверит? А может, ты сам и поджег?

— Я? Я?! — опять почти взвизгнул Андрей. — А-ах ты бандюга! А-ах ты…

Оборвав на полуслове, Андрей попятился, Василий, выкатывая блестевшие белки глаз, с непонятным утробным наслаждением хохотал, и его крупные и плотные зубы тоже влажно поблескивали.

Дым начинал душить, и огонь, охвативший потолок, вроде бы ослабел, тускло пробивался по всему потолку сквозь густую, сизую волну дыма.

— Беги, полоумный, сгоришь! Ты душу свою палишь, корень свой в огонь кинул! Бездомен, сволота, отцову память в огонь! — в исступлении крикнул Андрей и выскочил вначале на кухню, затем в сени и на улицу, оставляя двери открытыми, дым удушливыми белесыми клубами валил следом, и тотчас, тяжело бухая ногами, вынырнул из дыма и Василий. Они еще были на крыльце, кашляя и вытирая глаза от слез, когда багрово и зловеще разгоревшиеся окна в горнице стали лопаться, Василий ахнул, застыл на мгновение, затем ринулся назад, в дом. В последний момент Андрей успел схватить его за плечи, рванул назад, и оба от неожиданности скатились с крыльца, при этом Андрей каким-то образом оказался сверху. Раскорячившись, хватаясь за подмерзшие к утру комья земли, он не давал Василию встать.

— Пусти, убью! — хрипел Василий, лежа лицом вниз и силясь сбросить с себя оказавшегося необычайно цепким Андрея. В это время со звоном высыпалось еще несколько стекол в горнице, и, вырвавшись изнутри сразу в нескольких местах, огонь привольно и почти добродушно загудел. Андрей ползком попятился дальше. За ним откатился и Василий, стал на колени, от весело и дружно горевшей избы несло нестерпимым жаром, и на крыше, свертываясь в беспорядочные жгуты, срываясь со своего места, трещало и стонало железо. Шатаясь, Василии встал па него и, прикрывая лицо ладонями, отступил, теперь он отчетливо слышал, как кричит от боли душа дома, сработанного его собственными руками и сердцем.

— Икону… икону, сволочь, забыл, — пробормотал он в каком-то безотчетном смятении перед яростью и беспощадностью огня, перед той бездонной пропастью, что в один момент расколола весь стройный и согласный порядок его души.

— Что ты говоришь? — приблизил к нему свое лицо Андрей.

— Мать наказывала Ивана-воина взять, — сказал Василий все с тем же безотчетным отчаянием постижения. — А я забыл, совсем забыл… Эх, сгорел Иван-воин! Надо же, как нехорошо получилось. Ничего не осталось, никакой памяти. Как же я.

— Э-э, — разочарованно и обиженно удивился на эти слова Андрей. — Что память? Это тебя от удивления шибануло. Там водки вон сколько пропало! Эх ты, — не выдержал он. — Вот тебе и город… Псих! Псих! Не осталось! Одной водки на неделю… Псих!