В старых ракитах

— Успею, належусь, — мотнул тяжелой головой в сторону покойной матери Василий. — Придет время, все належимся…

— Да уж, — неопределенно согласилась Валентина. — Может, кто потом и вспомянет и могилку-то наведает… а там будешь лежать, так никто и в самый великий праздник не вспомянет…

— Как так? — насторожился Василий, ожидая от жены нового подвоха и уже заранее готовый отвести любые ее слова и доводы.

— А так, отвезешь ты мать в Вырубки, ну а дальше?

Думаешь, так и наездишься за триста-то верст? Ну ты, может, раз в год и выберешься, а Иван? Ему когда? А уж твои да мои внуки — и вовсе не говори, вот и получается…

От растерянности Василий выплеснул в себя остаток водки, жарко выдохнул воздух, похрустел огурцом и промолчал. Наутро, после короткого сна, весь помятый, неприятный-сам себе, уже полностью согласный с женой и даже похваливая ее за умный совет, он отправился хлопотать о всякой-разной всячине, которой вдруг оказывается чересчур много в любом просвещенном государстве, в том числе и в нашем, если человек, не предупредив никого хотя бы за несколько дней, взял и отправился в невозвратные для себя дали, как это и положено ему от природы. Неожиданно оказалось, что необходимо немало поволноваться, побегать, чтобы получить различные справки, и когда (Василий даже не помнил, в каком из нудных и дотошных учреждений) лысенький, с невзрачным маленьким личиком человечек потребовал от него паспорт матери, Василий безнадежно развел руками, в то же время чувствуя, что у него начинают подергиваться брови.

— Нет у нее паспорта, никогда не было, — сказал он, стараясь говорить как можно спокойнее, и глаза невзрачного служащего недоверчиво начали леденеть.

— Что это значит? — спросил он, — Почему нет?

— Потому, что она колхозница, — опять стараясь говорить спокойно, стал объяснять Василий.

— Так что же? Сейчас, по-моему, все с паспортами, колхозники тоже, возразил невзрачный служащий, подозрительно поглядывая на Василия.

— А у нее нет паспорта, — теперь Василий почти не дышал, стараясь осадить поднимавшуюся изнутри мутную, душную волну. — Сначала не давали, затем старая стала, не нужно было — и не взяла. Вот приехала из деревни, заболела, и всё — шестьдесят шесть лет, на тот свет и без паспорта принимают. Теперь понятно?

— На тот свет-пожалуй, а вот на кладбище — трудновато… Из какой местности?

— Из соседней, Котельский район. Поселок такой есть, Вырубки.

— Вот теперь начинает проясняться, — сказал невзрачный служащий. Теперь идите и принесите бумажку из домоуправления, что ваша мамаша с вами проживала последнее время, а затем нужна справка от врача…

Тут что-то случилось с Василием, он еще видел, как невзрачный служащий со вкусом и со значением говорил, уставив кончик острого розового носика в его сторону, но он уже ничего не слышал и не понимал, жалкий крик, почти визг ударил его сначала по глазам и только потом отчаянно прорвался в уши, и тут Василий сообразил, что держит невзрачного служащего, выдернув его из-за стола, как тряпичную, лишенную веса куклу, где-то перед собой и тот болтает в воздухе короткими ногами и все старается достать носком поношенного ботинка до полу. Еще Василий увидел, что испуганная женщина за соседним столом, бросив красить губы, в панике косится в его сторону и отчаянно вертит диск телефона.

Тогда Василий отпустил невзрачного служащего. Тот обессиленно привалился спиной к столу, слепо нащупывая его край вздрагивающими руками, теперь глаза у него были трусливо-заискивающими.

— А ну, кончай! — приказал Василий женщине, и та тотчас с треском швырнула трубку телефона и неестественно прямо застыла на своем стуле, с надеждой бросая взгляды в сторону двери, в широкие окна рвалось утреннее мартовское солнце, стекла почти с розовым шелестом весело пламенели, и Василию стало совсем плохо.

— Эх, вы, — сказал Василий с какой-то светлой тоской, стыдясь всего — и себя, и этих перепуганно глядящих на него людей. — Она с десяти годов работала, ей шестьдесят шесть лет, и никто с нее паспорт не спрашивал. А похоронить ее по-людски, значит, нельзя… Что ж, похороним по-своему… Эх, вы…

Что-то в голосе и в глазах Василия ошеломило женщину, она заморгала усиленно, отвела глаза, сам невзрачный служащий тоже стал неловко косить в сторону, затем громко засопел.

— Да вы, гражданин, не волнуйтесь, — неожиданно сказал он. — Ну что вы так из себя выходите? С непривычки туго, да ведь каждый день умирают, и всех хороним. Похороним и вашу мамашу… Знаете, — внезапно обрадовался он, — давайте ваш адрес, я это сейчас по телефону… давайте, вам только нужно будет по двум-трем адресам подскочить.

— Ой, молодец вы какой, Павел Никодимович, — обрадовалась и женщина за соседним столиком. — Вот видите, — обратилась она теперь непосредственно к Василию, — с нами тоже по-человечески-то надо. А то каждый на горло да за горло, а мы тоже люди. Что же вы, называйте адрес-то.

— Не надо, — гордо и отреченно сказал Василий. — Ладно, обойдемся. Вы уж тут не обижайтесь. Бывает… горячка…