В степях донских

С тем и расстались. Позже решили устроить бате очную ставку. Вошел смиренно, тихо, стал в сторонке, перекрестился на угол. Увидев своих — изменился в лице. Засверкали глаза, вскинулась кверху голова — понял: все пропало. Оттого и посмотрел на офицеров так, словно хотел сказать: «Эх вы, зеленая недоросль! Выболтали».

На вопросы отвечал путано, заикаясь, красноречие словно ветром сдуло. То ли хитрил, то ли страх отнял память. Бились мы с ним долго и решили пока посадить под арест.

А утром, чуть свет, в штаб пришла жена священника. Требует пропустить ее к командиру, к самому главному, потому как «скажет тайну великую». И сказала.  

— Под алтарем в старой церкви запрятаны винтовки, револьверы, патроны, — доверительно сообщила старушка. — Охраняет церковный сторож... полковник Греков. Прибыл по поручению Мамонтова для организации мятежа. Живет он там же, в сторожке.

Закончив «исповедь», матушка торопливо перекрестилась и простодушно спросила:

— А для чего вам, родимые, оружие это? Обходились же без него столько времени, и, слава богу, все шло хорошо. — Посмотрела мутным взглядом на присутствующих и добавила: — Батюшку-то теперь выпустите? А то он, бедный, как только переволнуется, так и не может служить заутреню.

Через несколько минут «сторожа» доставили в штаб. Разоблачить его оказалось не так-то просто — старый, стреляный волк, Греков хитрил. Он не торопился и, усевшись у стола, стал нас сверлить своим пристальным, дерзким взглядом, полным ненависти. «Подкопаться» к нему, казалось, совершенно невозможно, изворачивался так ловко, что мы немели от удивления. Наконец к полуночи, прижатый к стене неопровержимыми фактами, показаниями раскаявшегося священника, «сторож» выложил все начистоту.

При полковнике оказались карта, секретные пакеты, крупная сумма денег для выплаты вознаграждения «добровольцам».

На следующий день в Скосырскую прибыл с отрядом Щаденко. Штаб по формированию расположился в доме торговца Пшеничникова.

— Вы что тут, — смеясь говорил Ефим Афанасьевич, — только приехали в слободу и свадьбу посмотрели.

— Да вот пришлось самовольно назваться в посаженные отцы господам офицерам, — отшучивались мы. — Вон с какими бубенцами собирались сыграть свадьбу, — и показали на ворох оружия, найденного под мельницей.

— Значит, ухо надо держать востро, — предупредил Щаденко. — Враг коварен.

И только мы закончили этот разговор, как разведка донесла: со стороны казачьих хуторов идут на слободу в наступление белогвардейцы.

Из-за речки, где зеленеют купы садов, ударило орудие. С протяжным свистом снаряд взвыл над крышами хат и в самой гуще дворов вымахнул огромный столб  дыма, подняв на воздух чью-то крышу. Наши цепи развернулись и побежали на окраину слободы. На нас с трех сторон, растянувшись жидкой цепочкой, шли в наступление белоказаки.

— Окружают, — угрюмо бросил Щаденко, напряженно наблюдая в бинокль. — Литвинов, ко мне... Передай командиру батальона Новодранову, пусть живо выходит на северную окраину. Сюда пару пулеметов. Тачанку — к садам.

Невысокого роста, быстрый, подвижный Тимофей Литвинов на мгновение задержал руку у козырька выцветшей фуражки, крикнул «Есть!» и исчез в лабиринте улиц.

Бой разгорался. Не располагая точными данными о численности красногвардейцев, мятежники пытались с ходу ворваться в Скосырскую и смять нас в коротком рукопашном бою. Но, напоровшись на пулеметы, отхлынули, скрылись в ближней балке, чтобы кинуться потом со стороны садов. Вот уже бегут навстречу друг другу, сближаются цепи — наша и белоказачья. На пустующих, поросших бурьяном старых левадах встретились — началась рукопашная. Она закончилась бегством неприятеля.

Отбиты атаки и в другом конце села. План противника не удался.

С приездом Щаденко в Скосырскую работа по организации отряда закипела вовсю. Сюда шли и ехали люди с ближних и дальних хуторов, просили принять в ряды бойцов. В хутор пробирались нередко прекрасно организованные, обученные красногвардейские отряды, возглавляемые бывшими солдатами-фронтовиками.

Только с наступлением лета волна добровольцев резко пошла на убыль — подходила страдная пора на полях.

Крестьяне большинства окружающих сел успели осуществить постановления органов Советской власти и своевременно разделили помещичьи земли. Наконец-то сбылась их вековая мечта!

С огромным рвением и трудолюбием обрабатывали они эту землю. И весна и лето выпали благоприятные — с дождями, тихие. Хлеба удались на славу — тучные, густые. Зайдешь на загонку, словно в реку забредешь. Волнуется, катит золотистыми переливами под дуновением ветерка озимая пшеница, готовится выбросить колос яровая. Выйдешь в поле — душа не нарадуется: льнут к натруженным рукам ласковые колосья, пахнет  хлебным цветом, васильками, дурманящими запахами разнотравья. А на целинных загонах токуют сторожкие стрепета, в хлебных зарослях бьют перепела, и музыка их голосов напоминает усталому воину приятные слова: «Спать пора, спать пора».

Ну как тут бросишь это раздолье? На кого оставишь хозяйство?