В степях Зауралья. Трилогия

— Разрешите еще одну… — видя, что Андрей раскрыл портсигар, попросил он и, закурив, тронул коня вожжой. — Загон мне до обеда надо допахать. Ну ты, дохлая! — крикнул он на лошадь и, налегая на поручни сабана, зашагал по борозде.

«Где же выход? — думал Андрей. — Так щедра природа и так безотрадна крестьянская доля.

Нужна не конституция, не парламент, ограничивающий власть царя, а более радикальные меры… И прав Русаков, когда говорил: либеральная буржуазия с ее парламентом — это та же петля для рабочих и крестьян. К черту! — выругался Андрей. — Нужно другое!»

…Захваткин в кабинете просматривал почту. Круглое мясистое лицо с большой бородавкой на щеке лоснилось от жира, круглые, чуть навыкат глаза были сонны.

Заслышав шаги, он выжидательно посмотрел на дверь.

— Пришли? Из уважения к вашему почтеннейшему родителю я решил побеседовать с вами, как это говорят, по душам. — Захваткин уставился рачьими глазами на посетителя. — Ваши взгляды на переустройство общества, скажу прямо, подпадают под действие закона о государственных преступниках и могут иметь за собой неприятные последствия. Да-с, — он откинулся в глубь кресла. — Мне прискорбно говорить об этом, но, знаете, служба, — развел он руками. — Вы курите?

— Спасибо.

Закурив, Захваткин продолжал неторопливо:

— Брожение умов — это, так сказать, знамение времени. Я сам когда-то, в дни молодости, был привержен к идеям либерализма. Но, благодарение богу, — Захваткин поднял глаза к потолку, — эти семена заглохли, не успев дать росток.

— Я чувствую, что и мои либеральные идеи также приходят к концу, — заметил со скрытой усмешкой Андрей.

— Вот и чудесно! — Опираясь на ручки кресла, исправник приподнял тучное тело. — Я вижу, батенька мой, вы человек неглупый.

— Благодарю за комплимент, — сухо поклонился Фирсов.

— Да-с, неглупый, — не замечая иронии, продолжал Захваткин.

— И чем скорее порвете знакомство с разными там Русаковыми, Словцовыми и прочими бунтовщиками, тем лучше.

— В рекомендательных списках знакомых я не нуждаюсь, — ледяным тоном произнес Фирсов.

— Мое дело, милостивый государь, предупредить вас… Повторяю, что только из уважения к вашему родителю вы пользуетесь свободой, дарованной нам монархом.

Перед глазами Андрея промелькнули картины голода казахов, сгорбленная фигура крестьянина.

— Венцом этой свободы вы считаете девятое января 1905 года? Залитых кровью рабочих, декабрьские баррикады Пресни? Пытки и виселицы? Да я всеми силами буду бороться против этой свободы, и вам меня не сломить! — выкрикнул горячо Андрей.

— Вы забываетесь, милостивый государь! — лоснящееся лицо Захваткина побагровело. — Вы находитесь в полицейском управлении, но не на тайном сборище. Предупреждаю последний раз, что, если не порвете связи с ссыльными, я вынужден буду принять суровые меры. Можете идти.

Андрей поспешно вышел из кабинета. В этот день он долго бродил по кривым переулкам города, усталый, поднявшись к себе в комнату, лег на диван.

«Жаль Христины нет со мной. Один… Чужой в этом доме».

Скрипнула дверь, показалась одетая в темное Василиса Терентьевна.

— Что, мама?

Она уселась рядом, провела рукой по его волосам. Он доверчиво припал к плечу старой женщины.

— Тяжело мне…

— Знаю, — тихо промолвила Василиса Терентьевна и, вздохнув, сказала: — И мне несладко. Сам-то стал чистый скопидом, на свечку жалеет. Сережа совсем отбился от рук: одни гулянки на уме. Да и ты редко бываешь дома. Не с кем слова вымолвить. Агния по магазинам да по портнихам, мать забывать начала. Одна у меня надежда под старость — ты… — Помолчав, Василиса Терентьевна спросила: — Зачем звали в полицию?

— Пустое дело, — уклончиво ответил Андрей.

— Пенял отец сегодня, что вырастила сына на кривую дорожку.

— Дорога моя прямая, мама, к лучшей жизни ведет, — стараясь подобрать понятные матери слова, тихо говорил Андрей. — Знаю, труден будет путь, но своей цели достигну.

— Ну, дай бог! — Поцеловав сына, Василиса Терентьевна поднялась на ноги и, осенив его крестным знамением, вышла.

ГЛАВА 17

Захватив с помощью Дарьи Видинеевой паровые мельницы на Тоболе, Никита Фирсов стал подбираться к фирме «Брюль и Тегерсен» — крупному мясопромышленному комбинату датчан в Зауральске.

Денежные средства кооператоров были ограничены, и Фирсов повел с ними тонкую игру.

— Тебе, Александр Павлович, мешать я не буду, — говорил Никита заводчику Балакшину, главному учредителю союза маслодельных артелей. — Перерабатывай молоко, разводи свиней, а где надо, я подсоблю деньгами. У тебя контракт с датчанами есть? — спросил он неожиданно.

— Да, часть свинины я сдаю на консервный завод, — ответил Балакшин.

Шагая по мягкому ковру, Никита говорил не торопясь: