В степях Зауралья. Трилогия

«Варнак, наверно. Ишь, рожа-то как у разбойника. Как бы не стащил что, — пронеслось у нее в голове. — Проньку лешак на сеновал затащил, дрыхнет, турнуть этого мошенника некому». Прислонившись к подоконнику, Мария стала наблюдать за монахом.

Тот зевнул и, перекрестив рот, не торопясь вынул из кармана холщовых брюк берестяную коробочку. Постучал пальцем по крышке, открыл и, захватив щепоть истертого в порошок табаку, со свистом втянул его в широкие ноздри приплюснутого носа. Смахнув с усов зеленую пыль, раскрыл рот, с наслаждением чихнул.

Проходивший недалеко от крыльца петух с испуга подскочил на месте и сердито покосился на бродягу. Чихнув еще раз, тот спрятал коробочку и передвинулся в тень.

— Во здравие чихаете, — сказал с усмешкой вышедший на крыльцо Никита Захарович.

— Благодарствую, — пробасил тот и не спеша поднялся на ноги. — Вы и есть владыка дома сего?

— Что нужно? — сухо спросил Фирсов.

— В писании сказано: просящему дай, от хотящего не отвращайся… Живот мой пуст, как турецкий барабан. Покорми.

Никита Захарович с любопытством посмотрел на монаха.

— Кто такой?

— Аз есмь человек, — уклончиво ответил тот и, помолчав, добавил с деланной грустью: — Лисицы имеют норы, птицы — гнезда, а человеку негде приклонить голову.

— Ты что, из духовного звания?

По лицу незнакомца пробежала легкая тень.

— Челябинской епархии бывший дьякон. Окончил духовную семинарию, знаю латынь и бранные слова на всех языках мира.

— Служил? — продолжал расспрашивать Фирсов.

— В Косулинском приходе. За усердное поклонение Бахусу, за совращение сорокалетней отроковицы, сиречь блуд, вылетел из церковного лона, — весело ответил пришелец.

— Имя?

— Никодим Федорович Елеонский, имею от духовной консистории направление в чертоги Вельзевула и гражданский паспорт. — Расстрига вытащил из-за пазухи помятый документ и подал его Никите.

— Ладно. Скажи стряпке, чтобы покормила, я скоро вернусь, — отрывисто бросил Никита и поднялся наверх.

«Этого кутейника надо поближе посмотреть. Может, пригодится, — подумал он. — Андрей не торговец, Сергей еще молод. За мельницей смотреть надо, да и с хлебом забот немало. Одному не управиться. Пускай поживет, посмотрю. Для испытки пошлю сначала на мельницу, а потом с Сергеем на ярмарку в Троицк».

Через полчаса Фирсов спустился вниз, но расстриги на кухне не было.

— Подала ему миску щей, калачик положила — смял, исшо просит. Давай, говорит, красавица, мечи, что есть в печи. Подала каши — съел, перекрестил лоб, выпил полтуеса квасу, сгреб подушку и ушел, — пожаловалась Мария хозяину.

— Куда? — поспешно спросил Никита.

— В кладовку спать. Я ему кричу, что там кринки с молоком стоят, а он: «Наплевать мне, говорит, на твои кринки, что я кот, что ли? Не вылакаю. А хозяину скажи, чтоб меня не тревожил. Высплюсь — сам приду».

— Ладно, пускай дрыхнет, — махнул рукой Никита. — Проснется, пошли ко мне.

Через час, сопровождаемый любопытными взглядами домочадцев, Елеонский, вместе с хозяином, вошел в маленькую комнату, которая служила Фирсову кабинетом.

— Вот что, Никодим…

— Федорович, — подсказал тот.

— Никодим Федорович, дело, как ты знаешь, у меня большое. Надежных людей мало. Поживи пока у меня. Поглянемся друг другу — поведем дело вместе. А как начнешь дурить — пеняй на себя, не маленький. Сколько лет?

— Сорок восьмой, — ответил расстрига. — Вот только… как насчет моих риз? Ветхие стали, — сказал Никодим, оттянув рукав грязной рубахи. — Правда, — продолжал он, — в писании бо сказано: «Что смотрите на одежды свои? Поглядите на полевые лилии, как они цветут, не ткут, не трудятся», — расстрига усмехнулся и почесал грязной пятерней затылок. — Насчет лилии сказано правильно. А в жизни бывает так: оделся в пальто с котиковым воротником — Иван Иванович, а в рваную шубенку — Ванька сукин сын.

— Ладно, сегодня же получишь новую одежду. В баню сходишь, — перебил его Никита, глядя на руки Никодима. — Жить будешь во флигеле. Там одну половину занимает мой старый приказчик, вторая — свободна. Ты семейный?

— Вдов, — Елеонский опустил голову и вздохнул, — через это и свернул с пути праведного…

На следующий день Мария, увидев расстригу, ахнула. Никодим был одет в просторную гарусную рубаху, опоясанную крученным из шелка поясом, в плисовые шаровары и новые яловые сапоги со скрипом.

— Ну вот, теперь на человека похож, — оглядывая будущего помощника, сказал довольный Никита и повел расстригу к семье.

Двухэтажный дом Фирсова имел несколько комнат. Наверх шла узкая витая лестница, которая выходила на женскую половину дома — к Василисе Терентьевне. Нижний этаж разделяла каменная стена: кухня и небольшой закуток для работницы — слева, просторная кладовая, где хранилось хозяйское добро, — справа.

Со двора вход в кладовую закрывался низенькой массивной дверью, висевшей на кованных из железа петлях.

Парадное крыльцо было выложено плитами чугунного литья. Широкая лестница с блестящими, покрытыми лаком перилами поднималась на веранду.