В сторону Сванна

В иные вечера она испытывала внезапные приливы нежности к Сванну и строго предупреждала, что он должен воспользоваться ее расположением немедленно, а то оно вернется очень нескоро, быть может годы спустя; следовало немедленно ехать к ней «заниматься орхидеями», и желание налетало на нее так внезапно, необъяснимо и властно, она осыпала его такими демонстративными и небывалыми ласками, что эта животная и неправдоподобная нежность удручала Сванна не меньше, чем ложь или злая выходка. Как-то вечером он вот так вернулся вместе с ней по ее настоянию; она осыпала его поцелуями вперемешку со страстными словами (что разительно отличалось от ее обычной холодной манеры), и тут ему почудился какой-то шум; он встал, осмотрел все, никого не нашел, но у него не хватило мужества вернуться к ней в постель, и тогда она в приступе ярости разбила вазу и сказала Сванну: «С тобой никогда ничего не сделаешь!» А он остался в сомнениях, не спрятала ли она кого-нибудь у себя, чтобы помучить или раззадорить.

Иногда он ходил в дома свиданий, надеясь о ней разузнать, но не смея называть ее имя. «У меня есть малышка, которая вам понравится», — говорила содержательница дома. И он битый час уныло болтал с какой-нибудь бедной девахой, а та удивлялась, что он ничего с ней не делает. Одна совсем юная и прелестная девица сказала ему: «Я бы хотела найти друга, и уж он-то мог бы быть уверен, что я никогда не пойду ни с кем другим». — «Ты в самом деле веришь, что это возможно, чтобы женщину трогала чья-то любовь, чтобы она никогда не обманывала того, кто ее любит?» — с мучительным беспокойством спросил Сванн. — «Еще бы! Все зависит от характера!» Сванн ничего не мог с собой поделать: он говорил этим девушкам то же самое, что понравилось бы принцессе Делом. Той, которая искала друга, он сказал с улыбкой: «Как мило, ты выбрала себе голубые глаза, точно в цвет пояска!» — «А у вас тоже голубые манжеты». — «Какой у нас славный разговор, даром что в таком месте! Я тебе не докучаю, у тебя, может быть, дела?» — «Нет, я никуда не спешу. Если бы вы мне не понравились, я бы вам сказала. Наоборот, вы так занятно разговариваете». — «Я очень польщен. Не правда ли, как мы тут мило беседуем?» — обратился он к сводне, которая тем временем вошла в комнату. — «Ну да, я как раз про это думала. Какое, говорю себе, благоразумие! Вот уже ко мне приходят поговорить. На днях принц тоже сказал, здесь, мол, куда лучше, чем дома у жены. Я слыхала, в обществе теперь все дамы распущенные стали, прямо стыд! Ну, я удаляюсь, не хочу быть нескромной». — И она оставила Сванна наедине с голубоглазой девушкой. Но вскоре он встал и распрощался — она ему была безразлична, с Одеттой она была незнакома.

Художник был болен, и доктор Котар прописал ему морское путешествие; вместе с ним собирались поехать несколько «верных»; Вердюрены боялись остаться в одиночестве и взяли внаем яхту, а потом и купили ее — теперь Одетта часто совершала морские прогулки. С некоторых пор каждый раз, когда она уезжала, Сванн чувствовал, что начинает от нее отстраняться, но моральная дистанция словно была пропорциональна материальной: как только он узнавал, что Одетта вернулась, он уже не мог ее не видеть. Однажды они уплыли, думая, что вернутся через месяц, но то ли им потом захотелось продлить путешествие, то ли г-н Вердюрен исподтишка заранее все подстроил, чтобы угодить жене, и не предупредил «верных», но после Алжира они поплыли в Тунис, потом в Италию, потом в Грецию, в Константинополь, в Малую Азию. Путешествие продолжалось почти год. Сванн был совершенно спокоен, почти счастлив. Г-жа Вердюрен пыталась уговорить пианиста и доктора Котара, что тетка одного и пациенты другого в них не нуждаются и уж во всяком случае не стоит отпускать в Париж г-жу Котар, ведь там, как утверждал г-н Вердюрен, происходит революция, но все было бесполезно: в Константинополе г-жа Вердюрен была вынуждена вернуть им свободу. С ними вместе вернулся художник. Как-то раз, после возвращения этих трех путешественников, Сванн увидал омнибус, ехавший в нужную ему сторону, к Люксембургскому дворцу, вскочил в него и очутился нос к носу с г-жой Котар, у которой был день визитов: нарядная, в шляпке с перышком, в шелковом платье, с муфточкой, при зонтике, с сумочкой для визитных карточек и в вычищенных белых перчатках, она объезжала знакомых. Украшенная этими знаками отличия, в хорошую погоду она ходила из дома в дом пешком, а если нужно было перебраться в другую часть города, садилась в омнибус и ехала с пересадками. В первую минуту чопорность буржуазной дамочки взяла в ней верх над природной мягкостью, и, не очень понимая, можно ли упоминать о Вердюренах при Сванне, она со всей непосредственностью, неспешным своим, несуразным и сладким голоском, который временами совершенно терялся в грохоте омнибуса, принялась пересказывать избранные места из того, что слышала и сама повторяла в двадцати пяти домах, которые обошла за день, одолевая лестничные пролеты: