В стране литературных героев

А.А.: Это, Геночка, был крупнейший теоретик классицизма. Он написал знаменитую книгу "Поэтическое искусство", в которой сформулировал основные правила этой школы. Одним из главных правил было учение Буало о трех единствах: единстве действия, единстве места и единстве времени. Драматическое произведение, в котором нарушалось хотя бы одно из этих трех единств, считалось потерпевшим фиаско…

Химена: Да, Буало велел нам помнить о рассудке: Одно событие, вместившееся в сутки, В едином месте пусть на сцене протечет; Лишь в этом случае оно нас увлечет…

А.А.: Вы уверяете, любезная Химена, что сами всегда строго соблюдали все три единства. Насколько я помню, в трагедии "Сид", героиней которой вы являетесь, не соблюдается единство времени. Действие этой трагедии длится не сутки, а целых четыре месяца!

Софья: Фи! Какая мелочность! Разве иной раз поэт не может отклониться от правил и разрешить себе столь малую вольность?

А.А.: Ну разумеется, может! И чем больше позволяли себе поэты таких вольностей, тем чаще они оказывались победителями.

Милон: О нет! Сие утверждение ваше противно здравому смыслу.

А.А.: Ничуть! Вот вам история, случившаяся с тем же Корнелем. Под давлением своих критиков он написал однажды трагедию "Гораций", в точности соответствующую решительно всем правилам… Действие этой трагедии продолжается ровно сутки. Герои ее не испытывают никаких колебаний, даже таких мимолетных и кратких, какое испытали вы, господин Родриго. На сей раз поэтом были довольны все строгие критики во главе с самим Ришелье…

Милон: Вот видите! Стало, соблюдение правил привело Корнеля к наивысшей победе!

А.А.: Увы! "Сид" – бессмертен. Во Франции до сих пор жива поговорка: "Это прекрасно, как "Сид"!" А "Гораций"? Разве можно даже сравнивать эту трагедию с "Сидом"?

Милон (строго): Я вижу, сударь, вы хотите во что бы то ни стало унизить славного Корнеля!

А.А.: Напротив! Я хочу его возвысить! Он был великим поэтом. Но лишь в тех случаях, когда своему вдохновению и правде жизни доверялся больше, чем мертвым правилам…

Софья: Однако ж, если вовсе не следовать правилам, можно дойти до полной бессмыслицы…

Химена (саркастически, как о полном абсурде): Коль было б так, поэт, не ведая сомнений, Вогнал бы тридцать лет в короткий день на сцене. Вначале юношей к нам вышел бы герой, А под конец он был бы старцем с бородой…

А.А.: А хоть бы и так! Признаться, я не вижу в этом ничего ужасного!

Милон: Но это было бы чудовищно!

Софья: Немыслимо!

Милон: Неправдоподобно!

Родриго: Такая пьеса, оскорбляя чувства, Была бы за пределами искусства!

Софья: Ах, оставьте эти софизмы. К чему обсуждать то, что возможно лишь в безумном сне!

Лакей (входя): Их высокоблагородие доктор Фауст!

Софья: Проси! (Пауза.) Ну что же ты стоишь?

Лакей: Не знаю уж, как и докладывать.

Милон: Да что такое? Ведь ты уж доложил! Сказано, проси!

Лакей: Так что они-с втроем!

Милон: Кто втроем? Ты же доложил про доктора? Стало, он один?

Лакей (загадочно): Един, но в трех лицах…

Милон: Вот видите, господа! Ну можно ли таких глупцов, как этот простолюдин, помещать в трагедию, как это постоянно делает ваш Шекспир?.. Уж непременно все напутают! (Снисходительно.) Ладно, один или трое – все равно, проси!

Но Милон был несправедлив к лакею. Колебания того были более чем оправданны. Ибо в гостиную входит и не один человек и не трое. "Един, но в трех лицах" – точнее, пожалуй, и не скажешь. Словом, вошли два поразительно похожих друг на друга старика и юноша, в чьем молодом лице безошибочно угадываются те же самые черты, что в старческих лицах.

Гена: Архип Архипыч, их и вправду трое! А кто же из них Фауст?

А.А.: Все трое, Геночка. Вот этот старик – Фауст, который появляется в самом начале трагедии…

Первый старик (глухим и каким-то потухшим голосом): Я богословьем овладел, Над философией корпел, Юриспруденцию долбил И медицину изучил. Однако я при этом всем Был и остался дураком…

Гена: А юноша – это кто? Его сын?

А.А.: (с досадой). Да нет! Это тот же самый Фауст, но уже после того, как Мефистофель вернул ему молодость…

Юноша (звонко, голосом, полным упоения жизнью): О небо! Я люблю! О Маргарита! Моя душа тебе одной открыта! Один лишь взгляд, один лишь голос твой Дороже мне всей мудрости земной!

Гена: А другой старик?

А.А.: А это Фауст трагедии. Фауст, уже вторично постаревший, узнавший всю мудрость мира.