В стране наших внуков (сборник рассказов)

Теперь я вспоминаю об этом, как о каком-то фантастическом сне. Пение тех, кто уже занял свои места, приглашало нас в большой зал, в котором я должна была увидеть Алеша. В темноте я сначала не узнала его среди сидевших за председательским столом. В коридоре кто-то настойчиво кричал: "Свет! Свет!" Мне даже стало неловко за то, что люди с раздражением требуют света в его присутствии. Принесли керосиновую лампу и поставили на стол.

Но и после этого я не узнала его. Он был совсем другим, чем тогда, когда я видела его вечером, в конце лета, в тихой комнате, залитой лучами заходящего солнца.

В тот раз он показался мне таким простым, спокойным и веселым, полным любви к людям и уверенным в силе собственной убежденности, словно в его душе не оставалось места для подавленности и неуверенности. А теперь, еще до того, как он заговорил, я заметила, что он сильно волнуется. Лицо его выражало беспокойство, почти отчаяние, глаза нервно моргали, руки, державшие листки, испещренные знаками для слепых, дрожали. Я поняла, что чтение лекции сопряжено для него с тяжелой внутренней борьбой и что успех ее будет зависеть от соотношения сил старого и нового в нем самом - страха и волнения, с одной стороны, и воли преодолеть этот страх и победить, о другой стороны.

Зал замолк. Все существо Алеша, казалось, протестовало против выступления. На лице было написано: сегодня я не хочу выступать перед людьми. Я ничего не могу им дать, напрасно я старался бы...

Но в следующий момент он виновато улыбнулся, словно подумав, что весь зал услышал этот недобрый внутренний голос, и стал говорить. Вначале он заикался, мне даже жутко было, оговаривался, повторял одни и те же слова, перепутал листки с заметками, по которым он читал ощупью. Настала мучительная пауза. Но вот, словно используя какой-то скрытый, последний запас сил, он с ободряющей улыбкой "посмотрел" на нас. И постепенно с каждым новым словом он становился спокойнее, заговорил с воодушевлением, не прикасаясь больше к своим заметкам. В зале зажглось электричество. Алеш был очень бледен, но лицо его было совершенно спокойным, ясным и простым. Как будто вообще и не было ни волнения, ни заикающегося голоса, как будто и в его жизни все было спокойно, ясно и просто.

И теперь пришла моя очередь - я страшно волновалась, сердце готово было выскочить из груди оттого, что я решила первой записаться в прения по докладу. Я встала, и слова полились помимо моей воли.

- Поговорка "ставь себе цель по мере сил своих" неверна, правильно другое: человек способен превзойти самого себя...

Я говорила еще некоторое время на эту тему, это было мое самое длинное в жизни выступление без подготовки и без каких-либо заметок, да еще перед таким большим собранием. Пока я говорила, Алеш стоял, опустив голову, и сосредоточенно слушал меня.

- Ваши замечания вполне правильны, товарищ, - сказал он тихо.

Не известно, узнал ли он мой голос; так я этого и не узнала и никогда уже не узнаю. И сейчас еще я ясно представляю себе, как он стоит на возвышении и говорит заключительное слово. А потом протягивает к нам руки, словно желая обнять всех в зале; любовь к людям и сила воли одержали в нем победу над страхом и подавленностью, и он воскликнул:

- Новое нужно искать, друзья, на нем нет визитной карточки, и иногда его бывает трудно распознать!..

Этой лекцией завершаются дни первого и самого сильного очарования этим удивительным человеком. После лекции я стала относиться к нему более трезво. Теперь я уже смотрела на него как на обыкновенного человека, а раньше он представлялся мне лишь одним из людей будущего, таким, каким я придумала его для Тебя, дядя.

Мне казалось, что голос его доносился ко мне откуда-то из далеких, грядущих веков. В те первые недели я даже боялась узнать что-либо о его повседневной жизни, чтобы ничто не осквернило моего представления о нем, моего восхищения им. А после лекции жгучее любопытство с каждым днем все росло во мне. Женат ли он? Холост? Ухаживает ли за кем-нибудь? Слепой ли он от рождения или уже потом потерял зрение? И каким образом? Не мог бы его вылечить Филатов?

Я стала ходить к нему в редакцию под разными благовидными предлогами, которые с каждым разом становились все менее значительными. У меня было одно-единственное желание - стать одним из его чтецов. Он работал заместителем главного редактора, в его обязанности входило рецензирование с идеологической точки зрения статей, которые ему читали вслух. Я была сама не своя: мне ничего так не хотелось, как в точно установленные часы приходить, садиться против него и читать. Но я знала, что чтецов у него хоть пруд пруди. Он сам их приглашал и отказывался от помощи своих коллег по редакции. Но, чем меньше у меня было надежд, тем сильнее становилось мое желание.

В редакции меня, должно быть, заметили. И вот однажды мы с ним в первый раз остались одни в комнате.