В стране полумесяца

Спутница моя всё ещё стояла тут, перед этими чародейными камнями, и торговалась. Только теперь дело шло не об одной только булавке, хотя и о ней шла речь, между прочим, но также и о браслете значительной ценности. Однако теперь я оказался находчивее и пустил в ход самую большую свою хитрость:

— Разве ты не видишь, что это обруч с ноги одалиски? — сказал я. — Неужто ты захочешь носить такую вещь на руке?

И браслет был тотчас же отложен в сторону.

— Что же касается булавки, то она в своём роде очень мила, — говорю я с изумительной хитростью. — Отложим её пока и обдумаем этот вопрос, ведь не убежит же она от нас. Ты только взгляни на меня, посмотри, до чего я изнемог от стояния и хождения взад и вперёд, и пойдём куда-нибудь, где можно присесть!»

Вот что я сказал и возбудил таки сострадание.

Тогда проводник повёл нас на базар шёлковых товаров.

Худшего места и быть не могло.

Это было громадное помещение. Мы то поднимались на лестницу, то спускались с лестницы прежде, чем можно было двинуться вперёд. Эта запутанная дорога положительно кружила мне голову; но я всё же надеялся, что нам найдётся местечко в другом этаже. Здесь было множество прилавков, и у каждого прилавка стояли и сидели группы закутанных вуалями и окружённых евнухами женщин, которые болтали, смеялись и разглядывали товары. Какой-то человек смиренно Подходит к нам, подобострастно бормоча что-то; он — человек образованный, он представляется: «Абдул! Бывал в Европе, в Америке на Всемирной выставке, владею всеми языками».

Это был еврей.

«Если ты только мгновенно не добудешь нам турка, — думаю я про себя, — плохо тебе придётся! Я сейчас только видел клинок, как раз для тебя, для твоего горла, для твоего сердца, так-то!»

— Мы хотим иметь дело с турком, — говорю я вслух и вообще держу себя неприступно. Тогда еврей отступает и добывает нам турка. И турок как раз приходится нам по вкусу: он ни словечка не может проронить с нами, потому что мы не понимаем друг друга. При этом он — сын самого хозяина лавки и не прибегает ни к какому низкопоклонству.

Он спокойно открывает шкафы и ящики, выставляя на показ всевозможные прелести. О, ты, древний Восток, твои базары уж во всяком случае сказка! Я бросаюсь на диван и предоставляю ослеплять себя. Турок кладёт на прилавок всё больше и больше. Опыт научил его не поражать нас слишком сразу, чтобы мы не впали в бешенство, а наоборот, постепенно, мало-помалу околдовывать наше сознание, пока мы не впадём наконец в тихое помешательство. Тут всевозможные вышитые вещи, вышивки жемчугом, материи, затканные серебром и золотом, парча, ценнейшие диковинки всех цветов со всего Востока. Здесь шёлковые ткани из Индии, подобных которым мы никогда не видывали. Есть здесь и материи, тонкие, как паутина, и толстые, как войлок, и шарфы из Бенгалии, и плащи из перьев, пояса с брильянтами, затканные золотом вуали, подушки, вышитые золотыми цветами, скатерти, шали, пурпурные бархатные плащи, усыпанные серебряными полумесяцами. Некоторые шёлковые платки пристают к рукам, другие так гладки, что их никак не ухватишь. Какие-то светло-пунцовые шёлковые рубашки словно не от мира сего: они предназначены для взрослых, а между тем они все вполне могли бы поместиться в моей горсти.

Чувствуешь себя беспомощным и только беспорядочно расспрашиваешь:

— Для чего это?

— Это украшение для стены, это вешают.

— А это?

— А это кладётся на мебель, это покрышка для дивана.

— Ну, а это что же такое?

«Это» имеет много-много метров в длину, на нём мириады крохотных жемчужин, рассыпанных повсюду, и во всю длину тянутся золотые каймы.

— Это материя для платья, — отвечает турок.

— Аа! Вот как, — говорю я. Совершенно естественно, что с этого момента я осёкся и больше не спрашиваю ни о чём.

Но если я молчу, то это ещё не значит, что за нашим прилавком всё обстоит благополучно. Далеко нет. Спутница моя всё более и более чувствует себя в своей сфере, она спрашивает и выслушивает ответы: драпировки для неё подвешиваются к дверям ради пробы, материи поддерживаются на воздухе обворожительными складками; какое-то кружевцо примеряется прямо на мою собственную шею, потому что я сижу кротко и смиренно и не могу защищаться.

Тут приходят двое слуг с мокко и папиросами. Я не прочь был освежиться и тем и другим, после чего мне опять можно было бы занять моё место руководителя. Но это теперь уже поздно: вот лежит на прилавке славненькая стопочка уже купленных вещей. А турок всё открывает да открывает новые и новые сундучки и ящички; мошенник — он на стороне моего противника!

— Ну, я ухожу, — говорю я, вставая.

— Нет, подожди немножко — тут осталось всего несколько полочек!

— Ты забываешь про булавку! — говорю я, потому что булавка была гораздо дешевле. — Теперь мне как-то уж не верится, чтобы кто-нибудь не пришёл и не купил её.

— Уж лучше отказаться от булавки, — получаю я в ответ.