В стране уходящей натуры

— Я не врач. Врачом был мой отец, но его уже нет в живых. Это он основал «Уобернский приют».

— Я слышала, как кто-то говорил про это место, но решила, что он сочиняет.

— Вполне понятно. В наши дни уже не знаешь, чему верить.

— Это вы меня сюда привезли?

— Нет, мистер Фрик со своим внуком Вилли. По средам они объезжают город на машине. Не все люди, нуждающиеся в помощи, могут добраться сюда самостоятельно, как вы понимаете. Поэтому мы сами их находим. Хотя бы одного человека в неделю.

— Вы хотите сказать, они нашли меня случайно?

— Они проезжали мимо, когда вы упали, проломив стекло.

— Это было не то, о чем вы думаете, — сразу заняла я оборонительную позицию. — Наверняка уже записали меня в самоубийцы.

— Прыгуны предпочитают крыши. А если все же выбрасываются из окон, то сначала их открывают.

— Стала бы я себя убивать! — с напором сказала я. И тут же в мозгу зашевелилась темная мыслишка: — С какой стати, — продолжала я уже не так уверенно. — Я ведь жду ребенка. Надо быть не в себе, чтобы пойти на такое. Я похожа на сумасшедшую?

По изменившемуся выражению ее лица я все поняла без лишних слов. Не было больше у меня ребенка. Падения с третьего этажа он не пережил. Не могу тебе передать моего состояния — мир померк в моих глазах. Мною овладела первобытная животная тоска — ни живых образов, ни внятных мыслей. Видимо, из глаз покатились слезы, потому что Виктория присела ко мне на кровать.

— То, что вы забеременели, уже чудо, — сказала она, гладя меня по щеке. — Здесь давно уже не рождаются дети, вы это знаете не хуже меня. Люди успели забыть, когда последний раз видели новорожденного.

— Ну и что! — с вызовом выкрикнула я сквозь рыдания. — Мой бы выжил! Я точно знаю.

От конвульсий под ребрами огнем вспыхивала боль. Я пыталась унять рыдания, но выходило только хуже. После каждой задержки дыхания шла серия мощных спазмов. Виктория делала попытки меня успокоить, но меньше всего я хотела успокаиваться.

— Пожалуйста, уйдите, — наконец не выдержала я. — Мне сейчас никто не нужен. Вы очень добры, но я хочу побыть одна.

Прошло немало времени, прежде чем я пришла в норму. Порезы на лице зажили (осталось два шрама, на лбу и на виске), ребра срослись, в отличие от локтя, который и поныне беспокоит меня всякий раз, когда я делаю резкое движение или пытаюсь полностью вытянуть руку. Через месяц бинты на голове сняли, но кое-что осталось навсегда: то и дело, ни с того ни с сего, у меня появляется такая пульсирующая боль в затылке. Об остальном лучше умолчу, тем более что после этой катастрофы для меня самой мои женские органы — загадка.

Однако физическим ущербом дело не ограничилось. В тот же день, ближе к вечеру, меня ждала очередная порция плохих новостей, после которых я чуть не капитулировала, потеряв всякий интерес к жизни. Виктория принесла мне еду на подносе. Я сказала ей, что надо срочно послать кого-то в Национальную библиотеку и разыскать Сэма. Он уже должен сходить с ума от неизвестности. «Я должна быть рядом с ним, понимаете? — сорвалась я на крик. — Сейчас, сию минуту!!!» Меня душили рыдания, я себя не контролировала. Она послала в библиотеку Вилли, пятнадцатилетнего подростка. Известия, с которыми он вернулся, повергли меня в шок. Всего несколько часов назад в библиотеке начался пожар, уже обвалилась крыша. Пока все гадали о причине возгорания, пламя охватило все здание, и больше сотни людей оказались в ловушке. Было неясно, удалось ли кому-то спастись; на этот счет ходили противоречивые слухи. Но даже если Сэм оказался среди счастливчиков, ни Вилли, ни кто другой не был в состоянии его найти. А если он погиб вместе с остальными, значит, для меня все кончено. Что в лоб, что по лбу. Он мертв — тогда мне незачем жить. Он жив — все равно он для меня потерян.

Такие мысли одолевали меня в «Уобернском приюте». Мрачный, самый мрачный период моей жизни. Вначале я лежала в комнате на втором этаже. Три раза в день меня навещали — дважды доставляли еду, забирали ночной горшок. Снизу постоянно доносился какой-то шум — голоса, шарканье ног, стоны, крики, смех, храп по ночам. Я была слишком слаба и подавлена, чтобы встать с постели. Я хандрила, изводила себя, рыдала без повода. Пришла весна, я наблюдала в окно за проплывающими облаками, разглядывала плесень на стенах и трещины на потолке. В первые две недели я, кажется, ни разу не вышла в холл.