– Я вроде еще не говорил тебе об этом? – угрюмо спросил Джек после долгого молчания, в ходе которого он дожевывал сэндвич: могло показаться, что ему на ум внезапно пришло что-то очень важное.
Артур задумался. Неужели он… Да может ли быть такое? Вид у него серьезный. В чем дело-то? Вроде бы никто не мог сказать Джеку про мои похождения. Или все-таки кто-то из любителей сунуть нос в чужие дела настучал? Но кто? И много ли он знает? Что-то Джек нынче утром невесел.
– О чем ты, старина? – спросил Артур, завинчивая флягу.
– Да ничего особенного. Просто на днях ко мне подошел Роббо и сказал, что на следующей неделе переводит меня в ночную смену в штамповальный цех. У них там людей не хватает, нужен еще один наладчик. Неделя ночью, неделя днем.
– Вот гад, – посочувствовал Артур, решив, что в данных обстоятельствах говорит то, что нужно. – Мне очень жаль, Джек.
И тут же понял свою ошибку. На самом-то деле Джек был только рад переводу.
– Ну, не знаю, – протянул он. – Денег будет побольше. Бренда недавно присмотрела новый телевизор, и теперь я, пожалуй, смогу себе позволить его купить.
Артур протянул ему сигарету со словами:
– Пусть так, но с кем мне теперь поговорить в перерыв?
Джек рассмеялся, хотя лицо его странным образом сохраняло хмурое выражение.
– Ничего, справишься. – Он легонько хлопнул Артура по плечу. – Ладно, увидимся.
Вспыхнул сигнал: перерыв закончился.
Мне просто везет, говорил себе Артур, запуская станок, слишком везет в этом мире, так что, пока есть возможность, надо пользоваться удачей. Вряд ли Джек уже сказал Бренде, что его переводят в ночную смену, но держу пари, когда скажет, она умрет от смеха – слишком уж хорошая новость. Может, на выходные и не увидимся, зато буду приходить к ней каждую ночь, а это даже лучше. Бабка, фартук, станина. Готово. Бери деталь, вставляй новую заготовку, поглядывай время от времени, чтобы размер был нужный, а то я терпеть не могу, когда сварганишь свою тысячу, а проверяющие вернут ее тебе назад. Сорок пять шиллингов на дереве не растут. Бабка, фартук, станина, ходовой вал – и так, пока руки не онемеют. Живо, еще живей. Вынуть – вставить, проорать, чтобы поскорее подъехала тележка, увезла сделанное и подкинула новые заготовки, отметить очередную сотню, не обращая больше никакого внимания на вонь или приводные ремни над головой, от которых при первом появлении на фабрике, когда мне было пятнадцать лет, в глазах зарябило: болтаются, перекручиваются, визжат, дергаются в разные стороны, как команды Роббо-десятника. Тяжелая жизнь, но надо держаться, исходить потом, чтобы заполучить свои несколько фунтов, сходить с Брендой куда-нибудь выпить, а потом в постель или на тропинки и лесные прогалины в Стрелли, мимо большого жилого комплекса, где у Маргарет, моей сестры, есть дом, в котором она живет с тремя детьми и никчемным мужем, и дальше – туда, где стоит покосившаяся пастушья хижина, которую я знаю с детства, уложить Бренду на солому и заняться любовью, чего нам обоим уже давно не терпится. Но прочь, прочь все это, иначе станок снова заклинит, и я не буду знать, что с этим делать, и работа остановится. Время летит, и все идет как по маслу, и так оно и должно быть, потому что я сделал очередную пару сотен и готов идти домой, чтобы чуток отдохнуть и почитать «Дейли миррор» либо поглазеть на то, что осталось на девчонках-купальщицах в «Уик-энд мейл». Бренда, Бренда, жду тебя не дождусь. А как же иначе, цыпленок, если ты такая сладкая и любвеобильная. А вот нож, его надо заточить. Отдам Джеку после обеда, пусть займется. Его это совсем не обрадует, но скоро он перейдет в ночную смену, что тоже его не обрадует, потому что мы с Брендой будем скакать в постели и во всех уголках, какие только найдутся. Полощутся юбки, и сплетаются ноги, и плевать, что в Стрелли-вудс становится все холоднее.