В сумерках

Но тут по ступеням лестницы стремительно сбегает белая фигура, чересчур стремительно, чтобы можно было узнать, кто это. Она словно луч луны, словно забытая кем-то вуаль, которая трепещет меж деревьев, гонимая ветром, она все ближе, ближе, и вот уже она бросается в объятия мальчика, и руки его жадно, мертвой хваткой, смыкаются вокруг ее разгоряченного бегом тела. Как и вчера, в тот миг, когда теплая волна неожиданно обдает его грудь, он едва не теряет сознание и жаждет только одного — чтобы темный поток страсти подхватил и унес его за собой. Но угар внезапно рассеивается, он сдерживает страстный порыв. Нет, нет, только не позволить ей одурманить себя, только не отдаться этим жадным устам, покуда он не узнает, какое имя носит это существо, чье тело прижалось к нему так тесно, что кажется, будто чужое сердце бьется в его собственной груди! Он уклоняется от поцелуя, чтобы разглядеть таинственные черты, но тени падают на ее лицо и сливаются в неверном свете с темным ореолом волос. Чересчур густо сплелись ветви деревьев, чересчур неярок свет задернутого облаками месяца. Он видит только сияние глаз — два самоцвета, оправленные в тускло поблескивающий мрамор.

Он хочет услышать хоть одно слово, хоть звук ее голоса. «Кто ты, скажи, кто ты?» — требует он. Но этот влажный мягкий рот отвечает только поцелуями, слов у него нет. Хоть бы слово исторгнуть из него, хоть бы крик боли! Он стискивает запястье незнакомки, он впивается ногтями в тело, он слышит только тяжкие вздохи напрягшейся груди, и горячее дыхание, и зной упрямо сомкнутых губ, которые лишь изредка тихо застонут — от боли или от страсти, он не знает. Его сводит с ума мысль о том, что он бессилен перед её упрямой волей, что эта из тьмы возникшая женщина берет его, не открывая себя, что, обладая безграничной властью над ее алчущим телом, он не может овладеть ее именем. Гнев охватывает его, он уклоняется от объятий, но она, почувствовав вялость обнимающих ее рук и его тревогу, ласково, дразняще треплет его волосы. И тут, когда пальцы ее касаются его головы, он вдруг слышит, как что-то металлическое тихо звякает у его лба: брелок или монетка, подвешенная к ее браслету. Мгновенная мысль осеняет его. Будто в порыве исступленной страсти, он прижимает к себе ее кисть так, что монета глубоко впивается в его полуобнаженную руку. След останется наверняка, и, чувствуя, как горит кожа, он дает себе волю: он прижимает к себе ее тело, пьет желание с ее губ, бросается очертя голову в таинственный безмолвного вожделения.

А потом, когда она, точно как вчера, внезапно вскакивает и убегает прочь, он не пытается удержать ее — ему не терпится разглядеть запечатленный на его руке знак. Он мчится к себе, выкручивает фитиль тускло горящей лампы; лампа вспыхивает ярким огнем, и тогда он жадно впивается глазами в след, оставленный монетой.

След уже немного поблек, но один угол вдавлен глубоко, и отчётливо видны красные линии. Монета не круглая, она, должно быть, восьмиугольная, и не очень большая, примерно с пенни, но более выпуклая, потому на руке ещё сохранилась ямка, соответствующая выпуклости. Огнём горит след, который он так жадно рассматривает, и вдруг начинает болеть, как свежая рана, и только когда он опускает руку в холодную воду, жжение проходит. Брелок восьмиугольный — теперь у него не осталось ни малейших сомнений. Взгляд его светится торжеством. Завтра он всё узнает.