В свете красной лампы

— Темный прямоугольник — кровать… Вот этот квадрат выше, — он кивнул в ту сторону, — подушка. А в середине, вот это более светлое пятно с бледной полоской на черном фоне — это она… с распятием, которое я вложил ей в руки. Моя бедняжка… моя милая!

Он заплакал, сотрясаясь от сдавленных всхлипов. Слезы текли сами собой, как у тех, кто привык к горю, и для кого рыдания стали привычнее улыбки.

— А вот и подробности, — объявил он, пытаясь совладать с собой. — Я вижу зажженные свечи и веточку священного букса… Ее волосы, они были у нее такими красивыми… Руки, которыми она так гордилась… Маленькие белые четки, что я нашел в ее часослове… Боже мой, до чего мучительно смотреть на это все снова, и вместе с тем радостно… Я так счастлив… Снова смотрю на нее, мою бедную малышку…

Видя, что он вот-вот совсем расклеится, я решил вмешаться и спросил:

— Как думаешь, пластинка уже готова?

Он поднес ее к лампе и, пристально осмотрев, положил обратно в ванночку и, немного там подержав, снова вынул и изучил.

— Нет… еще нет… — пробормотал он и положил ее обратно.

Помню, его тон и резкие движения меня насторожили. Но думать было некогда, потому что он снова заговорил:

— А вот и новые подробности… нужно время. Я же говорил, раствор у меня слабоват… Изображение появляется не сразу.

Он начал считать:

— Раз… два… три… четыре… пять… На этот раз должно получиться. Если передержать, можно все испортить.

Он вытащил пластинку, встряхнул ее, обмыл чистой водой и предложил мне:

— На, смотри!

Но только я протянул руку, как он, вздрогнув, нагнулся с пластинкой к лампе, и его лицо в ее красном свете внезапно стало таким жутким, что я не удержался от крика:

— Что с тобой? Что там?!

Его полный ужаса взгляд был прикован к пластинке, сердце так колотилось, что казалось, вот-вот выскочит из груди, оскаленные зубы стучали друг о друга.

Не представляя, что могло повергнуть его в такой ужас, я положил руку ему на плечо и воскликнул во второй раз:

— Да что там?! Ну, говори же! Что такое?

Он обернулся ко мне с совершенно безумным видом, и, пронзив взглядом своих налитых кровью глаз, схватил за запястье так крепко, что ногти впились в кожу.

Трижды он порывался что-то сказать, а потом, размахивая пластиной над головой, возопил в багровый сумрак:

— Я… я… Несчастный! Преступник! Убийца! Она не умерла! Ее глаза открылись!

Перевод — Анастасия Вий