В свободном падении

Прошло ещё несколько часов, и чёрная дыра заполнила весь экран. Звёзды вокруг её края растягивались и мерцали, истерзанный небосвод складывался в новую конфигурацию.

Юноша сидел в молчании.

Старик проверил показания приборов.

— Мы пересечём радиус Шварцшильда через шесть минут.

— И мы умрём?

— Ничего столь простого с нами не случится.

— Ты говоришь загадками.

Старый математик поднял скальпель и приставил палец к кончику лезвия.

— То, что случится, когда мы пересечём этот радиус, будет не противоположностью бытия, но его инверсией.

— Что это означает?

— Ага, ты стал задавать вопросы. Назови мне имя, и я отвечу на любой твой вопрос.

— Почему я должен называть тебе имена? Чтобы те, кто их носят, оказались в таких же оковах?

Старик покачал головой.

— Ты упрям, я это вижу. Так что я тебе сделаю маленькую поблажку. Радиус Шварцшильда определяет самую близкую к сердцевине дыры орбиту, внутри которой все объекты не могут вырваться наружу — и даже коммуникационные сигналы. Это важно для тебя, потому что, когда мы окажемся внутри радиуса Шварцшильда, задавать тебе вопросы станет бессмысленно, поскольку я не смогу передать полученную информацию. После этого ты будешь для меня бесполезен.

— Ты сказал, что мы всё ещё будем живы, когда пересечём эту границу?

— Для большинства чёрных дыр это не так — нас бы уже давно разорвало на части, задолго до того, как мы могли бы её достичь. Но это совсем особенная дыра — сверхмассивная и старая, как само время. Для объекта таких размеров воздействие приливных сил сказывается в меньшей степени.

Изображение на экране сдвинулось. Звёзды, словно в замедленной съёмке, уплыли за границу круга тьмы. Чернота заполонила всю нижнюю часть экрана.

— Чёрная дыра — это двумерный объект. Нет границы, которую мы могли бы перейти. Нет входа, куда мы могли бы войти. На самом деле ничто не может в неё упасть. На горизонте событий математика времени и пространства становится обращённой.

— О чём это ты?

— Для удалённого наблюдателя падающие объекты будут приближаться к горизонту событий бесконечно долго, но с течением времени всего лишь возрастёт их красное смещение.

— Снова загадки. Зачем ты это делаешь? Почему бы просто не убить меня?

— Телескопы отслеживают наше падение. Они всё записывают.

— Зачем?

— Это предупреждение.

— Пропаганда, ты хочешь сказать.

— Чтобы другие увидели, что может с ними случиться.

— Мы не боимся смерти. Награда ждёт нас в посмертии.

Старик потряс головой.

— Наша скорость будет возрастать, а время — замедляться. Камеры покажут сторонним наблюдателям, что мы никогда не достигнем чёрной дыры. Мы никогда не переступим её порога.

Юноша был явно в замешательстве.

— Ты всё ещё не понимаешь. Нет там линии, за которой мы умрём. Там время просто перестанет существовать. Там Вселенная сожмётся в точку, все виды энергии истощатся, остановится движение всей материи, навеки вмороженной в этот последний математический барьер. Ты никогда не получишь своего воздаяния, потому что ты никогда не умрёшь.

Лицо молодого человека побелело, как мел, а затем его глаза расширились.

— Ты не боишься стать мучеником. — Математик сделал жест в направлении видового экрана. — Так, может, хоть это тебя проймёт.

* * *

Корабль подлетал всё ближе. Звёздный ручеёк разливался по краю зиявшей в пространстве раны.

Старик положил руку на плечо юноши и приставил скальпель к горлу молодого человека.

— Скажи мне имена, и это закончится быстро, пока у тебя ещё есть время. Мне нужны имена — прежде чем мы пересечём горизонт.

— Так вот что ты предлагаешь? Старик кивнул.

Смерть.

— Что ты сделал, чтобы тебя послали с такой миссией?

— Я доброволец.

— Зачем тебе это?

— Я устал. Мой разум одряхлел. Я слишком долго пробыл на этой войне.

— Но ты сказал, что веруешь в Господа. Ты тоже не получишь посмертного воздаяния.

Старик позволил себе улыбнуться в последний раз.

— Моя посмертная участь могла быть не столь приятной, как твоя.

— Откуда ты знаешь, что всё это правда? То, что ты говорил. Про время. Как ты можешь быть уверен?

— Я видел снимки с телескопов. Предыдущие корабли разбросаны по горизонту событий, как жемчужины, уловленные в сети асимпотики. Они всё ещё там. Они всегда будут там.

— Но как ты можешь знать, что это правда? Это может быть ещё одна разновидность пропаганды. Ложь. Может быть, на самом деле всё это работает не так.

— Это не имеет значения. Важно то, что корабль останется здесь до конца времён, как предупреждение для всех, кто взглянет сюда. Наши с тобой цивилизации как пришли, так и уйдут, а мы всё ещё будем видны. Мы будем падать вечно.

— Но это может быть ложью.

— Ну, мы с тобой мастаки принимать всё на веру. Ты и я. Назови мне имена.

— Не могу.

Старик вспомнил своих дочерей. Кареглазку и синеглазку. Они ушли навеки. Из-за таких, как этот юноша. Но не из-за этого юноши, сказал он себе.

Старик перевёл взгляд на фигуру в кресле. Он мог быть на месте этого юноши, если бы обстоятельства сложились иначе. Если бы его вырастили так, как вырастили этого юношу. Если бы он видел то, что довелось видеть ему. Юноша — всего лишь пешка в этой игре.