В тайге стреляют

— Настоящей не знаю. Князец ничего не упоминал про батьку с маткой. Люди Егоркой Худоногим прозвали, а учитель Северьян Пантелеевич Егором Горемыкиным окрестил. Значит, так тому и быть!

Когда слово предоставили Назарке, он вдруг испугался. Перед глазами завертелись и лампы с закоптившимися стеклами, и сидящая в зале молодежь. Он с усилием проглотил загустевшую слюну и сбивчиво начал рассказывать, как батрачил у хитрого и жестокого тойона Уйбаана.

— Уйбаанов сын, Павел, раз бил меня. Шибко бил, уздой, — рассказывал Назарка, машинально вставляя в речь якутские слова. — Разве хамначит мог заступиться? А русский человек, по имени Тарас, не побоялся Павла, заступился за меня, бить не позволил...

Желающих выступить оказалось много, и собрание закончилось поздно. Тут же, сгрудившись вокруг стола, активисты написали постановление: «Создать пролетарскую боевую ячейку РКСМ. Секретарем ячейки утвердить Синицына Христофора. В первую очередь всем выучить революционные песни. Переписание для размножения поручить Егору Горемыкину».

— Задержитесь, ребята, — негромко попросил Чухломин, незаметно поднявшийся на сцену.

Он натрамбовал в трубку табаку, раскурил и выдохнул из хрипучих легких дым. Подумал с минуту, поглаживая усы. Притихшие парни уставились на него.

— Вот что, молодцы! — с расстановкой заговорил Чухломин. — Первого встречного-поперечного в коммунистический союз молодежи не принимать! Строго проверять каждого! А то лишь раскрой ворота! Мало ли среди нас чужого элемента затаилось. Я сидел и наблюдал: Христофор про мировую революцию рассказывал, а у некоторых пасть в зевоте разрывало. Определенно, затаившийся недруг! И еще: на собрании почти не было якутских юношей и девушек. Правда, в городе мало якутской молодежи — единицы. Но на них надо в первую очередь обратить внимание!

Весенняя ночь, мягкая, многозвездная, висела над землей. Хотелось остановиться на полпути, задрать кверху голову и неотрывно смотреть в небо. Мысли были о чем-то неопределенном, смутном, но хорошем. На востоке мрак редел. Звезды, казалось, уходили от горизонта в вышину — тускнели. Чуть прорезались очертания далеких гор. Слабый ветер, словно зачуяв, что приспело время подъема, шевельнулся, нанес из леса терпкий душистый аромат смолы, поиграл на проталине сухими травинками...

Уже с полчаса Назарка сидел на кровати, низко склонившись. Перед ним на табуретке лежал лист плотной голубоватой бумаги, разграфленной красными линиями. Лицо у Назарки было нахмурено. На лбу образовалась гармошка из морщин, брови насуплены. Нервничая, он грыз кончик ручки, сплевывая с губ древесную крошку. Назар сочинял заявление в комсомол. Хотелось, чтобы вышло складно, красиво, и мысли в голове были весомые, прочувствованные. Но на бумаге почему-то получалось очень коротко и неинтересно. Как назло, перо попалось искривленное, заржавелое. Оно царапало бумагу и рассеивало по ней точечки чернил.

— Ты сегодня, однако, не кончишь! — процедил сквозь зубы Костя, в который уже раз останавливаясь перед вспотевшим другом.

Новенькая гимнастерка ладно сидела на коренастом парне. Воротничок только что подшит. Он плотно облегал шею белой каемкой. От скрипучих сапог пахло дегтем.

— А, как получилось, так и ладно! — отчаявшись написать лучше, вскочил Назарка.

Он аккуратно перегнул наполовину исписанный лист, провел по сгибу ногтями и спрятал его в нагрудный карман. Шинель одел внакидку. Костя помог ему застегнуть верхний крючок.

День выдался ветреный, прохладный. Темные кучевые облака беспорядочной массой стремились на юг. Солнце иногда скрывалось за ними, и окружающий мир мгновенно терял свои четкие, ясные очертания. Затем светило опять показывалось из-за облака, и окрестности вновь обретали свои яркие, сочные краски, а тени, будто живые существа, двигались по земле.

— Пойдем к Чухломину! — за воротами сказал Назарка и приподнял воротник шинели. — Он знает, где Синицын!

Однако Христофор сам повстречался красноармейцам. Он шагал размашисто, подавшись корпусом вперед, и размахивал длинными руками. Веселый, взбудораженный, порывистый, он, похоже, не отставал от солнца, ловко увертывался от туч, чтобы не попасть в серую, унылую тень.

— Салют! — крикнул он и подхватил красноармейцев под локти.

Назарка болезненно сморщился, отшатнулся от секретаря ячейки.

— Больно, — изменившимся голосом сказал он.

— Виноват! — отдернул руку Синицын. — Извини, Никифоров, совсем позабыл... Вы куда?

— Тебя искать! — ответил Костя и протянул ему бумажку.

— Заявление? Добре!

Отвернувшись от ветра, Синицын внимательно перечел написанное, озорно подмигнул Назарке и сунул листок в карман тужурки. Назаркину бумажку спрятал туда же, не читая.

— На заседании ячейки рассмотрим и примем! — пообещал он.

— А когда заседать будете? — полюбопытствовал Костя.

— Да денька через три, а может, через четыре, — ответил Синицын и вздохнул. — Чухломин свободно шагу ступить не даст, все ему доложи, объясни, получи разрешение. Не доверяет, что ли?..