В те дни

— Ещё выкинешь какой-нибудь трюк, а потом отвечай за тебя.

— Какой трюк?

Но охранник возвращается на место, не удостоив меня ответом. Ну и пусть! Лишь бы только оставил в покое. Значит, провокатор в Риге. Но как его найти? В организации сотни людей.

Кто знал про мою поездку в Лепаю? Силис. Он давал мне это задание. Николай. Он сообщил мне лепайскую явку и дал ряд советов, касающихся деталей поездки. Ещё Ирма. Она присутствовала при моём разговоре с Николаем. Вот и все.

Силиса отсюда надо исключить. Это — наш руководитель, старый коммунист. Он уже работал в подполье, когда я пешком под стол ходил.

Нет, только не он!

Остаются Николай и Ирма. Один из двоих: либо Николай, либо Ирма.

Нет, нет! Такое подозрение чудовищно. Мои товарищи, с которыми я уже долгое время плечом к плечу иду против злобных и сильных врагов. Как же я мог подумать такое!

Николай, умный и проницательный рабочий парень, опытный подпольщик. Ирма, не по годам серьёзная голубоглазая девушка, член моей: ячейки. Я сам рекомендовал её для ответственной работы.

Нет, только не они!

Но тогда кто же?

Сердце протестует, возмущается, а разум твердит: один из них, один из них! Иначе не может быть. Только они знали о предстоящей поездке.

Появление Шварцбаха прерывает мои размышления.

— Прошу вас, господин Озолс. Полчаса уже прошли.

Он снова любезен и вежлив, словно ничего не случилось. Но теперь, я уже хорошо знаю, какая отвратительная морда кроется под этой маской. Войдя в кабинет, сразу же заявляю Шварцбаху:

— Вот что, господин капитан. Я уже несколько раз говорил, что вы путаете меня с кем-то. Поскольку вы мне не верите, то дальше говорить бесполезно. Я решил ни с вами, ни с кем-либо другим в дискуссии больше не вступать. Буду молчать!

— Врёшь, заговоришь! — Шварцбах ударяет кулаком по столу. — У нас камни, и те говорят! Эй, заходите-ка сюда! — кричит он, не отрывая от меня злобного взгляда.

В комнату входят двое здоровенных охранников. Они молча схватывают меня и тащат через какие-то комнаты, коридоры, лестницы. Вскоре мы оказываемся в пустом помещении без окон.

— Скидывай лапти!

Сразу не могу сообразить, что они от меня требуют. Тогда охранники бросают меня на пол. Один из них садится мне на грудь, другой грубо срывает с ног ботинки.

В руках охранников появляются толстые четырехгранные нагайки. Резкий свист — и я вскрикиваю от сильной боли, в ногах. Снова свист, опять удар.

Крепко стиснув зубы, чтобы не закричать, я с силой ударяю кулаком в спину сидящего верхом на мне охранника.

— Ах, ты ещё брыкаться! Давай верёвку, Арнольд!

Меня связывают. Лежу спелёнутый и беспомощный, как грудной младенец. Не могу даже пошевелиться. И вот начинается. Свист. Удар. Свист. Удар. Ещё, ещё, ещё… У меня темнеет в глазах. О! Какая дикая боль!

Надо мной склоняется искривлённое в садистской улыбке лицо Шварцбаха.

— Будете говорить, господин большевик?

Молчу… И всё начинается сызнова. Удар следует за ударом. Страшная, невыносимая боль в ногах. Их как будто поджаривают на огне… И опять перекошенное от злобы лицо Шварцбаха:

— Говори, ну! Куда дел шрифт? Скажи, и мы оставим тебя в покое.

Закрываю глаза, чтобы не видеть эту мерзкую рожу.

— Продолжай, Арнольд!

Перестаю уже. ощущать боль от отдельных ударов. Всё сливается в одну бесконечную муку. Перед глазами плывут разноцветные пятна. Из прикушенной губы льётся кровь и от этого солоноватый привкус во рту…

Сколько времени длится эта пытка — час, два, сутки, месяц?

— Хватит! — Как будто издалека доносится до меня чей-то голос.

С трудом поднимаю веки. Охранники, тяжело дыша, стоят возле меня. Пиджаки сняты, рукава рубах закатаны. Пот градом струится по их красным лицам. Настоящие палачи!

— Хватит, — повторяет Шварцбах. — Все эти коммунисты — бесчувственные чурбаны.

И вдруг, заметив, что я смотрю на него, вопит:

— Расстрелять!

— Давно бы так, — одобряет один из охранников. — А то возись тут с ним.

Они развязывают верёвки. Пытаюсь подняться. Но тотчас же, охнув, валюсь на бок. На ноги невозможно ступить.

— Вставай, живо!

Получаю пощёчину, другую. Потом меня несколько раз больно пинают ногами. Но всё тщетно. Подняться я не в силах.

Охранники снова подхватывают меня. Мои ноги, как плети, бессильно волочатся по полу. Опять коридоры, проходы, и вот мы в каком-то полутёмном подвале.

Палачи прислоняют меня к стене и, отойдя на несколько шагов, вытаскивают из карманов пистолеты.

— Постойте!

Шварцбах подходит ко мне вплотную.

— Озолс, мне вас просто жаль. Не упрямьтесь, скажите, где сейчас шрифт.

— Я… ничего… не… знаю.

Охранник усмехается.

— Ничего? В таком случае Николай, наверное, солгал.

Николай? Он сказал «Николай»?

— Да, да, Николай. Вы не удивляйтесь. Он оказался умнее вас и сразу же после ареста выложил всё, что знал. Вот его показания. Он всю вину сваливает на вас.

Шварцбах трясёт перед моим лицом какой-то бумагой.

— Говорите, ну! Имейте в виду, это последний шанс остаться в живых. Подумайте о ваших родителях, если вы не жалеете себя.

И он ещё смеет говорить о родителях! Собираю все силы и выкрикиваю: