В те грозные годы

«Так вот он какой, Телегин, член Военного совета Московского военного округа и Московской зоны обороны!» — подумал я, а вслух сказал:

— Очень рад познакомиться с вами, товарищ дивизионный комиссар.

Я много слышал о Константине Федоровиче Телегине как об одном из видных политработников Красной Армии, участнике гражданской войны, боев на озере Хасан и Карельском перешейке.

— Так вы с Юго-Западного, товарищ полковой комиссар? — обратился ко мне Телегин. — Там воюет немало моих друзей. Правда, кое-кого из них, к сожалению, уже нет в живых…

Константин Федорович присел к столу, как-то незаметно завладел беседой. Теперь разговор перешел на более близкую и, естественно, волнующую всех тему — о боевой обстановке под Москвой.

Телегин живо откликнулся на мое замечание о том, что в столице стало как-то уж очень тихо и малолюдно.

— Это только кажется, что тихо, — возразил он. — Москва живет и трудится для фронта. Верно, людей на улицах поубавилось. Но ведь так к должно быть — в городе осадное положение. И толпы на улицах совсем ни к чему. Меньше людей, больше порядка.

В те трудные для страны дни, когда я так неожиданно оказался в Москве, все советские люди находились под впечатлением доклада И. В. Сталина, произнесенного им на торжественном заседании в честь 24-й годовщины Октября, и его речи на Красной площади во время военного парада. Оба выступления Верховного Главнокомандующего широко обсуждались на промышленных предприятиях, в учреждениях и в войсках. Призывы партии, изложенные им от имени ЦК ВКП(б), были восприняты как боевая программа дальнейшей мобилизации сил советского народа на разгром врага, вселяли глубокую веру в неизбежность поражения немецко-фашистских захватчиков, в грядущую победу.

— Военная обстановка, сложившаяся на подступах к столице, исключительно тяжелая, — продолжал К. Ф. Телегин, — но Москва, как видите, живет, трудится.

Я попросил его рассказать, как готовился парад войск, состоявшийся 7 ноября на Красной площади.

— Идея проведения парада принадлежит не нам, не Военному совету округа, а Центральному Комитету партии, лично товарищу Сталину, — ответил Константин Федорович. — А что касается подготовки, то это делалось как обычно, только в строжайшей тайне.

Многое из того, что я услышал от Телегина, было для меня открытием. Об ожесточенных боях, о мужестве и героизме защитников столицы конечно же было известно — об этом ежедневно писали газеты, сообщалось по радио. А вот разговор с дивизионным комиссаром К. Ф. Телегиным помог мне еще глубже войти в обстановку, острее осознать, какой грозной в те дни была опасность, нависшая над Москвой.

Наша беседа продолжалась недолго. Примерно через час Константин Федорович попрощался. Вскоре по телефону куда-то вызвали и Николая Александровича Романова.

— Ждите звонка, — предупредил он меня, собираясь уходить. — Если я не смогу быстро вернуться, к Мехлису вас проводит старший инструктор.

Оставшись в кабинете заместителя начальника управления кадров один, я включил радио. Круглый репродуктор сначала чуточку похрипел, покапризничал, затем разразился бодрым военным маршем. За маршем пошли песни, главным образом довоенные, неоднократно звучавшие по радио в мирные дни. Потом диктор ровным, хорошо поставленным голосом стал читать очередную сводку Совинформбюро. Она, как и в предыдущие дни, была тревожной. Сообщалось, что на дальних и ближних подступах к столице продолжаются тяжелые оборонительные бои, назывались некоторые хорошо знакомые мне, москвичу, населенные пункты, оставленные нашими войсками. И все же уверенный голос диктора, передаваемая по радио музыка как-то ободрили меня, я знал, верил, что Москва выстоит, выдержит натиск врага.

Продолжая слушать радио — теперь диктор рассказывал о героическом труде москвичей для фронта, для победы, — я записал в блокнот некоторые самые важные, на мой взгляд, сведения. Мысленно рассудил: «Пригодятся. Кое-что можно будет использовать в ходе партийно-политической работы независимо от того, где придется воевать. Боевой обстановкой под Москвой и положением в самом городе интересуются на всех фронтах».

П. А. Романов вернулся уже вечером. Снимая шинель, спросил:

— Не вызывали? Никто не звонил?

— Нет.

— Придется еще ждать.

Вызов последовал незадолго до полуночи. Вместе с Романовым мы вышли на улицу. Было морозно. Мела поземка. Погода казалась более суровой еще и потому, что в городе совершенно темно — ни одного освещенного окна. Поеживаясь от обжигавшего лицо ветра, торопливо зашагали в сторону улицы Кирова. Время от времени в кромешной тьме вспыхивали слабые огоньки спичек или карманных фонариков — это патрули проверяли у прохожих документы. Несколько раз пришлось предъявлять свои служебные удостоверения и нам.

— Почему мы идем пешком? До улицы Кирова можно было бы гораздо быстрее доехать на метро, — заметил я.

— Поезда метро сейчас не ходят. Станции используются в качестве бомбоубежищ.