В те холодные дни

В жарком споре люди не заметили, как подошел Косачев.

— В чем дело? Что за крик? — оборвал он спорщиков.

Николай повернулся к Косачеву, сердито сказал:

— Да вот, умники, Сергей Тарасович. Довели до позора. Труба под давлением лопнула. Опять про нас, про сварщиков, скажут, что мы виноваты? А нашей вины тут нет!

— Сколько атмосфер выдержала? — спросил Косачев.

— Семьдесят две.

— Отойдите в сторону, дайте взглянуть.

Все расступились, и Косачев стал осматривать трубу, медленно двигаясь от одного конца к другому.

Навстречу Косачеву шагнул из толпы бледный, покрывшийся потом Поспелов:

— Это я виноват, Сергей Тарасович. Моя вина. Николай отказывался варить этот шов, а я приказал. Шов был неплотно подогнан на середине.

— Что же, по-твоему, Вячеслав Иванович, наша промашка? — крикнул Никифор Шкуратов. — Это ты брось.

Поспелов повернулся, стал против Никифора Шкуратов а:

— Да, ваша промашка, Никифор Данилович. Не ваша личная, а вашей бригады формовщиков. Вы проглядели брак листопрокатчиков. Чуть скошенный срез листа. Достаточно отклонения на два-три миллиметра — срыв.

Никифор Данилович повернулся к бригаде:

— Что же это, ребята? Правду он говорит?

— Правду, — твердо сказал Николай. — Я же видел слабость прижима, не хотел варить, а Вячеслав Иванович приказал, потому что верил вам. А вы все на глазок.

— Замолкни, Колька! — топнул ногой Никифор Данилович. — Мы тоже верой живем. Листопрокатчики свое дело знают, никогда не подводили.

— А вот и подвели.

Косачев тем временем тщательно осмотрел трубу, покачал головой, обводя укоризненным взглядом всех собравшихся:

— Что, братцы? Вячеслав Иванович прав: прокатчики напортачили, а вы с закрытыми глазами свое дело сделали, и баста! А надо смотреть в оба, или, как говорят, во все глаза. У нас с вами вон сколько глаз, не слепые.

— Так мы же как думали? На все сто доверяли прокатчикам. А они подвели. Черт нас попутал, — виновато сказал Никифор.

— Нечего на других валить.

— Сами оконфузились, что говорить.

Люди зашумели, стараясь не смотреть в глаза Косачеву.

— Ну вот что, ребята, — сказал Косачев, обращаясь ко всем. — Эту паршивую трубу выбросить и забыть. Такой у нас не было и никогда не должно быть. И чтобы никаких разговоров, никакой паники. Ни дома, ни на улице, ни в трамвае, нигде ни слова. Может, потом когда-нибудь вспомним, а сейчас, сами понимаете… Ясно?

— Понятно.

— Что говорить?

— Не малые дети.

— А с тебя, Никифор, не слезу, пока не добьемся своего. Бери всю бригаду, пошли на стан.

Косачев пошел с бригадой Никифора Даниловича на формовочный стан и сам до утра возился с наладкой зажима на середине трубы, обсуждая с рабочими и мастерами каждую деталь. Вместе с Косачевым работали Водников, Поспелов, Андрей Шкуратов. Глядя на всех, трудно было разобраться, кто здесь инженер, кто рабочий, кто директор: все были похожи на солдат, защищающих крепость под обстрелов, или на матросов, закрывающих пробоину в корабле в момент опасности при шторме в открытом море.

 

Зазвонил телефон, кажется междугородный, с особым прерывистым треском. Спокойным и ровным голосом Косачев сказал в телефон:

— Слушаю, товарищ Коломенский? Да, это я.

— Здравствуйте, Сергей Тарасович.

— Здравствуйте.

— Как дела? Как настроение у рабочих?

— Мы все готовы, товарищ Коломенский. Доделываем кое-какие мелочи, ждем команды.

— Сегодня ночным рейсом я и министр Петров вылетаем к вам с группой товарищей.

— Правительственная комиссия?

— Да.

— А Пронин?

— И Пронин.

— До свидания, Сергей Тарасович.

— До свидания.

9

Как-то вечером, когда Николай выходил из проходной, его позвал чей-то голос:

— Коля!

Он оглянулся и увидел Алевтину. Она была нарядная, в новых сапожках, в пуховом оренбургском платке. Подошла, сняла перчатку, подала руку:

— Здравствуй. Не ждал? Пойдем в кино, у меня два билета.

Теплой рукой она крепко держала его руку, не отпускала.

— Делать нечего? Выходная?

— Нет. Совсем ушла с работы. К вам на завод аппаратчицей оформляюсь. Подумаешь, какая наука, нажимать кнопки на конвейере! Не задержусь в ученицах, быстро освоюсь. Хоть у вас не так тепло, как в ресторане, и музыки нет, зато рядом с тобой буду каждый день. — Она виновато посмотрела на его грустное лицо, смутилась. Помолчав, продолжала: — Извини, что я пристаю как банный лист. Может, не вовремя? Тяжко тебе? Я и сама извелась, да что теперь сделаешь? Она живая тебя мучила и мертвая не отпускает.

— Шла бы ты своей дорогой, — беззлобно сказал Николай. — Не касайся чужой раны.

— Разве виновата, что моя дорожка с твоей скрестилась?

Алька осеклась, поняла неловкость и неуместность такой игривости.

Николай с укором сказал ей:

— Все чудишь, Аля? Спектакли устраиваешь? Пора повзрослеть.

— Разве не видишь, как я изменилась? Совсем не такая, как раньше была. Бегала за тобой, бросалась на шею. С первой встречи вела себя как дура. Помнишь, когда на практику приезжал?

— И я тогда не умнее был.

— А меня испугался.

— Да нет. Просто ни к чему это было. Ладно, пока. С тобой заговоришься, насмерть замерзнешь.

— Да будет тебе, я серьезно. Не хочешь в кино, пойдем на хоккей.

Николай пожал плечами:

— Спасибо, Аля. Я не могу.