В тебе моя жизнь...

— Ульян умирает? — потрясенно спросила его жена и перекрестилась на образа. — Помоги ему Господи! — потом она повернулась к Анатолю и сама сжала его ладонь, уже раскаиваясь в своем порыве злости на Катиш. — Я прошу тебя, Анатоль, когда все откроется, будь милосерден к ним обоим. Я знаю, что ты довольно импульсивен, не натвори ошибок, которые дорого обойдутся тебе в дальнейшем!

— О, моя дорогая, — язвительным тоном проговорил Анатоль. — Я ничего не буду вам обещать. Ведь если вы говорите правду, то Катиш презрела мою волю, забыла о чести и достоинстве семьи. А этот немец или кто он там? Вы думаете, я так просто спущу ему презрение моих слов, а это, мой ангел, прямое оскорбление мне. Ложитесь отдыхать! Нечего на ногах быть после той болезни, что перенесли! Мне нужна здоровая жена, — с этими словами он поднес ее пальцы к губам, а после вывернулся из ее рук, когда она хотела задержать его, чтобы продолжить их беседу, отошел к двери, но после снова повернулся к жене. — Но если ваши слова, мадам, окажутся calomnie [498], вы ни слова более не скажете против моей сестры. Я буду с тех пор глух к любым вашим доводам, d'une facon claire [499]? Ваша неприязнь к моей сестре уже переходит все границы! И это ныне, когда Катиш каждый Божий день ездила в церковь, когда ваша жизнь была в опасности, и неистово молилась за ваше здравие и исцеление! Довольно, мадам! Довольно, говорю вам!

Он распахнул дверь и с кем-то столкнулся на пороге Марининой половины. До нее донесся тихий девичий говор и негромкий ответ Анатоля: «Скажи барышне, после зайду! Через час. Только со службы прибыл». Потом он снова повернулся к Марине. Она видела, что черты его лица смягчились, линия губ дрогнула, словно он хотел улыбнуться ей, но не мог.

— Ma ange, il est temps de dormir [500]. Ложись и отдыхай. Ты такая бледная нынче. Скажу, чтобы Таня тебе заварила мелиссы с мятой. Bonne nuit, ma ange! — с этими словами дверь за Анатолем закрылась, оставляя Марину одну в комнате. Наедине со своими мыслями и горькими, тревожными предчувствиями беды. Она осталась совсем одна…

Последующие несколько дней Марина провела в тревоге от того, как закончится это неприятное дело. Она тем же вечером пожалела о своей импульсивности. Зачем она рассказала Анатолю о переписке? Неизвестно теперь, какова будет его реакция на поведение его сестры.

Марина пересекалась с Катиш в молельной и за совместными трапезами, к которым стала спускаться на третий день после того, как пришла в себя после болезни. Та держалась довольно уверенно в себе, высоко поднимала голову, когда встречала на себе взгляд невестки. Заметно было, что их отношения стали намного прохладнее, чем были ранее, до падения Марины. Марина не могла простить Катиш ее нелепой увлеченности, последствия которой уже начинали выявляться, а Катиш, судя по всему, затаила на Марину обиду за те обвинения, что невестка высказала против нее.

Даже челядь словно почувствовала ту атмосферу, что установилась в особняке — полная тревожного молчания, какого-то отчаянья и выжидания, она действовала на людей подавляюще. Будто что-то дурное повисло над их головами. Конечно, многое можно было отнести на счет траура, что был установлен в доме после смерти долгожданного наследника в конце прошлого года, но и не только в этом была причина столь странной напряженной атмосферы. Дом более не наполнялся визитерами, редко звенел дверной звонок в передней, Катиш оставила свое музицирование в салоне, а если и играла, то печальные и медленные мелодии Шопена или Моцарта. Хозяйка дома редко покидала свою половину, даже не выходила в сад более, отгородившись от всех в своей апатии ко всему происходящему.

Лишь однажды Марина была выведена из своего странного равнодушного состояния. За пару дней до Масленичной недели, едва она села за стол, сервированный для завтрака, к ней обратился Анатоль с вопросом:

— Надеюсь, ты не будешь против, дорогая? Я получил вчера записку от молодого графа Строганова. Он спрашивает моего соизволения на то, чтобы Катиш присоединилась к их семье на гуляния на Крестовском [501]. Я согласился.

— Но ведь наша семья в трауре, — изумилась Марина. — Да, для Катиш строгий траур — только три месяца, но они ведь не миновали еще. Как она может выезжать на гуляния?