В тела свои разбросанные вернитесь

Он начал кричать в первую же ночь. Выскочив из хижины, Геринг побежал к Реке, то и дело останавливаясь, чтобы отмахнуться от чего-то невидимого в воздухе, или падая в траву, пытаясь кого-то схватить. Бартон последовал за ним до самой Реки. Здесь Геринг хотел уже было броситься в воду, наверное, чтобы утопиться, но вдруг замер, задрожал, а затем рухнул на землю и застыл неподвижный, как статуя. Глаза его были открыты, но смотрел он на окружающее невидящим взглядом. Все его зрение было обращено внутрь. Какие ужасы проходили перед его взором — определить было невозможно.

Губы его беззвучно двигались и уже не останавливались в течение тех десяти дней, которые он еще прожил. Бартон несколько раз безуспешно пытался накормить его. Челюсти Геринга были сведены. Он худел на глазах, плоть высыхала, кожа западала, и сквозь нее стал проступать скелет. Однажды утром у него начались конвульсии, затем он привстал и закричал. Через мгновение он был мертв.

Бартон сделал вскрытие с помощью кремневого ножа и обсидиановых пилок. От первого же прикосновения вздутый мочевой пузырь немца лопнул и разлил мочу по всему телу.

Бартона это не остановило, и он вытащил зубы Геринга, перед тем как его похоронить. Зубы были предметом торговли, поскольку из них делались пользующиеся спросом ожерелья. Скальп Геринга тоже пошел в дело. Шумеры переняли у одного из индейских племен, жившего на противоположном берегу Реки, обычай сшивать скальпы вместе и использовать их для изготовления накидок, юбок и даже занавесок. Скальп, конечно, ценился гораздо меньше, чем зубы, но все же кое-что стоил.

Бартон копал могилу возле большого валуна у подножия горы. Сделав небольшой перерыв в работе, чтобы напиться, он случайно взглянул на труп Геринга и в его памяти вспыхнуло воспоминание. Полностью ободранная голова и безмятежное выражение лица Геринга, подстегнули память англичанина.

Он уже видел это лицо, проснувшись в той колоссальной камере в одном ряду с другими телами. Это лицо принадлежало телу в соседнем ряду. Тогда у Геринга, как и у всех спавших, была бритая голова. Бартон, всего лишь мельком увидел его перед тем, как Попечители заметили его самого. Позже, после Воскрешения, повстречавшись с немцем, он не заметил сходства между спавшим и этим человеком с копной светлых волос.

Но теперь он знал, что Геринг занимал в той камере место поблизости от него.

Возможно ли, чтобы два воскресителя, близко расположенные друг к другу, стали действовать синхронно? Если это так, то всякий раз, умирая примерно в одно время, они оба будут воскрешены у одного и того же чашного камня. Геринг как-то пошутил, что их души — близнецы, и, видимо, был не так уж далек от истины.

Бартон снова стал копать, отчаянно ругаясь. У него было очень много вопросов и очень мало ответов на них. Если ему представится еще одна возможность добраться до этика, он вырвет из него ответы любым способом.

Последующие три месяца Бартон был занят адаптацией к необычайному обществу этой местности, он чувствовал себя буквально завороженным новым языком, возникшим в результате смешения шумерского с самоанским. Поскольку шумеры были более многочисленными, то возобладал их язык. Но как и всюду, это была «пиррова победа». Результатом смешения стал жаргон — речь с начисто отброшенными склонениями и упрощенным синтаксисом. За борт были выброшены категории грамматического рода, в словах пропускались звуки, вид и времена глаголов были сведены к простому настоящему. Прошедшее время определялось обстоятельствами времени. Тонкости языка были заменены выражениями, которые могли понять и шумеры и самоанцы, даже если они на первый взгляд казались неуклюжими и наивными. Самоанские слова с несколько измененным произношением изгнали из языка многие шумерские.

Подобное возникновение языков-жаргонов было широко распространенным явлением на берегах Реки. Бартон подумал, что если этики намеревались записать все человеческие языки, то им нужно спешить; старые языки отмирали или, вернее, видоизменялись. Но судя по всему, что было ему известно, Они уже завершили эту работу.

Тем временем по вечерам, когда ему удавалось побыть одному, он курил сигары, столь щедро поставляемые чашами, и пытался проанализировать ситуацию. Кому верить: этикам или Отступнику, Таинственному Незнакомцу? Или все они лгали?

Зачем Таинственному Незнакомцу было нужно, чтобы Бартон вставлял палки в колеса космической машинерии? Что мог он — обычный человек, заброшенный в эту долину, столь ограниченный собственным невежеством, — сделать, чтобы помочь этому Иуде?

Ясно было одно. Если бы Бартон не был нужен Незнакомцу, то тот не беспокоился бы о нем. Он хотел, чтобы Бартон попал в Башню у северного полюса планеты!!!

— Но зачем???

Две недели понадобилось Бартону, чтобы сделать предположение о единственно возможной причине.