В тени алтарей

Люция выразила желание прогуляться на Заревую горку, которую она вспоминала так охотно с семинарских лет Васариса. И сейчас они пошли вдвоем. Поднимаясь в гору, Люция схватила его за руку, и это прикосновение отдалось и их сердцах, как отзвук минувшего. На вершине так же, как прежде, пахло чебрецом и цвели палевые бессмертники. Но оба они избегали воспоминаний, хотя теперь только и жили ими. Люция собирала цветы, Васарис рассказывал о своей жизни в Калнинай, не упоминая о баронессе Райнакене.

Вдруг оба обратили внимание на какие-то странные звуки, доносившиеся со стороны тракта. Прислушавшись и вглядевшись хорошенько, они увидели, что по тракту с запада тянулось с грохотом множество подвод и шла беспорядочная кучка людей.

— Как будто солдаты, — высказал предположение Людас.

— Почему же они идут назад? Ведь позиции там, на западе…

— Уж не отступают ли?

Они увидели приближающегося оттуда человека и сошли с горки. Да, человек этот разговаривал с солдатами и сам видел: русские отступают. Немцы прорвали фронт. Русская армия разбита. Много убитых и взятых в плен.

Когда они пересказали все это дома, все перепугались. Молодежь пошла на Заревую горку глядеть, что делается на тракте. По нему все еще тянулись обозы.

Гости, не дожидаясь вечера, стали собираться домой. Значит, здесь тоже вскоре услышат гром пушек. Люция беспокоилась за Витукаса, и попрощалась первая. Провожая ее, Васарис сочувственно пожал ей руку, будто предвидел, какие удары постигнут ее в недалеком будущем.

На другой день Васарис уехал в Калнинай после печального прощания с родителями и домашними. Надо было поторапливаться, чтобы война не расстроила все его планы и надежды.

В Калнинай он застал еще больший переполох. Стоявшие в усадьбе солдаты получили приказ спешно рыть новую линию окопов. Шоссе было забито повозками, автомобилями, частями пехоты и кавалерии.

Юле то и дело прибегала с новостями. Она сама видела, как в барскую усадьбу въезжали преогромные автомобили с белыми буквами и красными крестами. Вечером она уже хвасталась, что видела и раненых.

Васарис решил больше не медлить и на следующий же день покинул Калнинай. Ксендз Рамутис и настоятель Платунас проводили его как родного и друга, с извинениями и пожеланиями благополучия. Юле отирала уголком фартука крупные слезы.

Перед самым его отъездом прискакали несколько военных и объявили, что получен приказ немедленно взорвать башню костела. Настоятель с прислугой кинулись выносить самую ценную утварь, так как не было никакой уверенности, что не обвалится сам костел. Опасность угрожала и соседним домам. В селе поднялась паника.

Васарис ехал мимо леса по дороге на восток.

На одном холме, откуда открывался вид на Калнинай, он велел остановить лошадей. Это было самое высокое место во всей округе, и ему хотелось на прощание полюбоваться окрестностью. Калнинай остались далеко, но еще ясно видно было и господский парк, и усадьбу настоятеля, и высоко поднимавшуюся над верхушками лип башню костела.

Вдруг Васарис увидел, как башня покачнулась и рухнула. В тот же момент вверх поднялось огромное облако пыли и дыма и заволокло все село. Грянул гул, от которого дрогнула земля.

Людаса Васариса точно ударило что-то в грудь. Превратилась в развалины башня костела, с которым были связаны его священнические обязанности, заботы и горести. Ему казалось, что рухнула не только башня, — рухнули многие иллюзии и идеалы, которыми он руководился, когда приехал в Калнинай.

Долго он не мог оторвать глаз от подернутого тучами дыма и пыли села.

III Освобождение

I

Скорый поезд Берлин — Каунас — Рига лениво переполз через литовскую границу и, не найдя места для разбега, пыхтя остановился на станции Вирбалис.

Людас Васарис, жадно глядевший из окна вагона на первые литовские пейзажи, тотчас вышел на перрон и, с любопытством оглядываясь, вместе с другими пассажирами вошел в огромное здание вокзала. Он уехал из Литвы в самом начале войны и теперь, через десять лет, возвращался сюда впервые. Много перемен произошло за это время во всем мире, а Литва, после того как отхлынул захлестнувший ее поток войны, избавилась от всяких оккупантов и стала независимым государством. Каждому, кто оставил здесь еще Россию и только теперь возвращался в Литву, интересно было увидеть воочию, что именно в ней изменилось и каковы эти новшества.

Но на станции Вирбалис нового было немного. Те же, довоенные еще, огромные корпуса русской таможни, теперь слишком просторные, пустые и запущенные. Те же ряды убегающих путей, теперь уже частично заброшенных и поросших травой, вероятно, и те же служащие, только в другой форме.

Однако все здесь было Васарису дорого и мило. Все, начиная с литовского названия станции «Вирбалис» и кончая формой железнодорожников, внушало ему гордость и уверенность в том, что он возвращается в Литву не как подданный царской или кайзеровской империи, но как свободный гражданин своей республики.