В тени алтарей

Другой заботой ксендза Рамутиса были майские молебствия. В последний день апреля богомольные калнинские бабенки плели венки и тащили в костел пучки трав и цветов во славу царицы небес и весны. Алтарь с образом девы Марии утопал в первой весенней зелени и цветах. Рамутис всерьез схватился с настоятелем, пока не получил достаточно свечей, чтобы молебствия веселили сердца и возвышали души. Каждый день после обедни, перед литанией пресвятой девы, ревностный ксендз читал краткую проповедь, стараясь вложить в слушателей все добродетели богоматери. Калнинские прихожане давно не видели в своем костеле таких прекрасных молебствий и усердно посещали их.

Любил эти молебствия и Васарис. По большей части они с Рамутисом и служили их. Васарис совершал литургию и пел литанию, а Рамутис читал молитвы и проповеди. Эти молебствия были поэтическими эпизодами религиозной жизни, которых не коснулась будничная рутина. Васарису нравился этот культ непорочной девы с его символикой, нравились выразительные, такие необычные обращения литании. Под гудение органа вместе со всей толпой молящихся он пел полным голосом и чувствовал, что растворяется в этом море звуков.

— Мистическая роза, башня Давида, башня непорочности, златой чертог, арка завета, врата неба, заступница грешников, утешительница скорбящих, — молись за нас!

Запах свечного воска и ладана смешивался с сильным запахом сирени, и от этих ароматов, от пения во славу царицы дев почти кружилась голова.

В свободное время ксендз Рамутис работал в своей комнате или, прохаживаясь по костельному двору, читал по четкам молитвы, а Васарис, стараясь не встретиться с ним, уходил куда-нибудь поближе к природе.

Чаще всего его можно было увидеть шагающим по дороге к лесу или озерцу за барской усадьбой. Он смотрел на зелень, на птиц и насекомых, любуясь в то же время синевой неба и отражающимися в озерце деревьями. То вглядываясь, то вслушиваясь в окружающее, он старался чутко ощутить всем сердцем пробуждение природы и бесконечно многообразные проявления ее жизни.

Иногда, отыскав просохшую полянку, покрытую густой молодой травкой, Васарис снимал сутану, расстилал ее, ложился на спину и, закинув за голову руки, целыми часами предавался пассивному созерцанию. С наслаждением чувствовал он, как обдувает его мягкий пахучий ветерок, как ласкает тело приятное тепло солнечных лучей.

После таких прогулок он возвращался домой умиротворенный, собранный, с чувством внутренней радости и удовлетворения. По вечерам он снова выходил в сад. Сначала густо зацветающий цвет, а затем пышно распустившаяся листва деревьев с наступлением ночи, казалось, нарочно обступала его, заслоняла небо, окутывала своей мягкой, нежной массой. Он осторожно шел тропинкой до костельного двора, и только там открывалось над ним темно-синее, глубокое, звездное небо.

Он отворял калитку и входил во двор. В лицо ему ударяла волна сухого тепла, идущего от костела. Сняв шляпу, Васарис обходил его кругом. Иногда его охватывало мистическое чувство не то страха, не то благоговения, когда он достигал окна, против которого стоял главный алтарь со святыми дарами и мерцал красный огонек лампады. Он останавливался, оглядывался и, убедившись, что поблизости никого нет, становился на колени и, опершись на палку, погружался в раздумье. Это было единственное проявление его религиозной жизни, в котором участвовало сердце.

По вечерам Васарис кое-когда писал. Живя близко к природе, он по большей части в ней и черпал вдохновение. В стихах той поры, посвященных природе, он далеко шагнул вперед. Раньше он пытался описывать ее красоты, воспроизводить пейзаж или же изливать собственные чувства на ее фоне. Ведь раньше он или только любовался природой, или сильнее ощущал перед лицом ее свое «я», свое одиночество, отречение от собственной личности, а иногда какую-нибудь свою действительную или мнимую победу.

Теперь же он начал ощущать не только себя, но и самоё природу. Чувства его точно обострились и проникали глубже, он стал восприимчивее. Он узнал, что у природы есть своя жизнь, своя душа и свой язык. Шепот природы, пробудившейся для любви, сейчас стал ему понятнее, ибо он сам пробудился для нее. Привыкнув выражать символами свои мысли и чувства, он хотел теми же приемами создавать и стихи о природе. Подменяя смысл слов, он строил из реального пейзажа символический образ: природа — храм, населенный таинственными существами, которые любят, борются и страдают под властью не знающей пощады судьбы. Но тут же его поэтическая память и интуиция подсказывали ему какой-нибудь простенький мотив и искренние слова для его воплощения.

Иногда Васарис пытался определить ритм природы, ее душу и настроение. Он принимался за поиски таких слов, созвучий и ритмов, которые были бы в состоянии выразить непередаваемое и передать невыразимое. Он пробовал настраивать себя как струну, которая бы воспроизводила тона, услышанные им в общении с природой. Не все могли понять эти его стихи, но многие чувствовали, что «в них что-то есть».