В тени алтарей

Люция тоже наблюдала ксендза Васариса. Ей показалось, что он порядком изменился: очень похудел и побледнел, зато весь облик его стал более мужественным, а выражение лица — более определенным, уверенным. Однако его степенная манера речи почти угнетала ее. Люце заметила, что ксендз Васарис ни разу не улыбнулся от души, а в его усмешке проскальзывала горечь и ирония. Раньше она не наблюдала этого. Ей показалось, что Васарис стал, что называется, говоруном, но каждое слово выбирает и обдумывает, и неизвестно, что у него в мыслях.

— Я прекрасно понимаю, как вы рады, что вырвались наконец из семинарии. Шесть лет такой жизни — мне и подумать-то об этом страшно, — попыталась вызвать его на откровенность госпожа Бразгене.

Но ответы Васариса не выходили за пределы темы.

— В самом деле очень рад. Иногда надоедало не на шутку.

— А все же, верно, и жаль немного. Ведь в каждом месте, где приходится подолгу жить, оставляешь частицу своего сердца, своей души. Когда я расставалась с пансионом или с Клевишкисом, так, знаете ли, плакала втихомолку. Но вы ведь, кажется, не из таких?

— Несомненно, человек с течением времени может полюбить и свои горести. Мне самому жаль многих приятных дней, проведенных в семинарии.

Госпожа Бразгене надеялась, ждала даже, что он станет расспрашивать ее о теперешней жизни, о делах и заботах. Но Васарис упорно избегал подобных вопросов и заранее поворачивал разговор на другое. Наконец Люце не утерпела и, глядя ему в глаза, сказала:

— Вы и не спросите меня, как мне здесь живется, как я себя чувствую. Неужели вам это неинтересно? Мы, кажется, были хорошими знакомыми, ксендз Людас.

Васарис понял, что заслужил этот упрек, и стал оправдываться, но отговорки его звучали банально и неправдоподобно:

— Не спрашиваю потому, что уверен в вашем отличном самочувствии. Об этом я слышал и от каноника Кимши. А сейчас и сам вижу: выглядите вы прекрасно.

— Благодарю вас. Выгляжу прекрасно и чувствую себя очень хорошо.

Ксендз Васарис понял, что обидел ее, но в эту минуту не в силах был исправить свою ошибку. Он искал слов, которые могли бы рассеять это гнетущее настроение, но не находил их. Будто какая-то преграда встала между его мыслями, чувствами и словами, и он говорил не то, что думал и чувствовал.

Вскоре вернулся доктор Бразгис. Получив от обоих обещание приехать, Васарис откланялся. Дурное настроение не оставляло его всю дорогу до дому. Он чувствовал себя не только виноватым, но и обиженным, оттого что первая встреча с госпожой Бразгене оставила у обоих ощущение горечи и неудовлетворенности.

Затем Васарис снова погряз в хлопотах по подготовке к первой службе. Он усердно репетировал торжественную обедню с пением, и все как будто шло у него хорошо, но стоило ему представить себе настоящую службу, разубранный алтарь, выставленные на нем святые дары, горящие свечи, запах ладана, присутствие множества ксендзов, родителей, знакомых и полный костел прихожан, как сердце у него начинало колотиться от волнения и тревоги.

За несколько дней до святой Марии Магдалины в доме настоятеля, на костельном дворе и в костеле начались приготовления к первой службе ксендза Васариса. Торжество обещало быть таким, какого еще не видывали в приходе. Деревенские богомолки, певчие и прислуга настоятеля ходили в лес за зеленью, плели венки и старательно убирали костел и костельный двор. Немало хлопот было и в доме Васарисов, потому что гостей ждали видимо-невидимо.

Канун торжества ксендз Васарис провел дома: родители решили, что к первой службе он должен ехать вместе с ними и прямо из дому. Лица их выражали и величайшую озабоченность, и серьезность, и радость, когда все уселись в бричку и старый Васарис, перекрестившись, тронул лошадей. В селе, где был костел, все их поздравляли, показывали на них друг другу и провожали почтительными, полными любопытства взглядами.

У настоятеля собралось уже много гостей — ксендзов и семинаристов. Вскоре прибыл и доктор Бразгис с женой. Ксендз Васарис удивился и почти испугался, увидав, что Люце приехала не в шляпе, а в белой шелковой шали. Она так походила на Незнакомку в соборе! Что за блажь — покрыться шалью?

Смущенный подошел он к ней поздороваться.

— Очень приятно, что вы приехали — и в таком необычном уборе, — сказал он, глядя на платок.

— Это я единственный раз в жизни. Шляпка мне показалась слишком банальной для такого праздника.

— Спасибо, Люце, — сказал он тихо и, спохватившись, что сказал «Люце», почувствовал себя неловко.