В тени Алтополиса (СИ)

Убили Малагу на второй год войны - затыкали ножами в одном из питейных заведений, не оставив живого места на теле. Малажские за атамана отомстили, подпустив красного петуха с трех сторон. Пожар тогда занялся знатный. Пламя быстро перекинулось по крышам домов в центральные районы, а потом и на оставшуюся часть поселка. Говорили, что отблески алой зарницы были видны аж за сотни километров окрест. Целый месяц над трущобами стоял вой и плач. Целый месяц разгребали завалы, находя скрюченные и обгорелые до неузнаваемости тела. Люди молились и проклинали друг друга на разных языках, а потом сели за один стол и договорились разделить поселок на три части.

Западные районы отходили Малажской ватаге, вместе с промышленной зоной, давно заброшенной и потому заросшей сорняком. В бывших производственных корпусах расположились мастерские, готовые выполнить любой заказ в наикратчайшие сроки: от ремонта стиральных машинок до разбора на запчасти угнанного авто. Единственное, чем не занимались на западе – это наркотой.

Торговля дурью считалась прерогативой иноземцев, застолбивших за собой восточную часть поселка и обширный пустырь, простиравшийся с юга. Ценность последнего заключалась в обводной дороге, усеянной заправками и сомнительного рода забегаловками, что уличный пес блохами. А еще наркотрафике, протянувшемся с афганских полей аж до Лиссабонского порта. Контролировали поток ребята серьезные, но кое-какие крохи перепадали и местным голодранцам, готовым участвовать в любых, даже самых грязных делах. За что, собственно, и ценились.

Между малажской западной частью города и латиноамериканской восточной пролегала серая зона - граница, отделявшая одну противоборствующую сторону от другой. Смесь языков, религий и крови - это все, что осталось от старого Красильницкого. Разбитые вдребезги мечты о дружбе народов. Кучка людей, пытающихся выжить в условиях полунищенского существования, в тени прекрасного и могучего Алтополиса, преддверия небесного рая на земле. Место, где я имел несчастье появиться на свет.…

Я плохо помнил своих родителей. Отца не знал вовсе, а от матери остался лишь едкий, щекочущий ноздри запах краски. Она много лет проработала на ткацкой фабрике, а после ее закрытия довольствовалась подработкой: прачкой, поломойкой - кем придется. Тех малых крох, что она приносила домой, едва хватало на еду. Сам я этого не помнил за малостью лет, но дед Пахом рассказывал. Он же и сжалился над матерью, взяв в качестве помощницы в лавку.

Старик торговал всякими безделушками вроде расчесок и зеркалец. Но особое место на прилавках магазинчика занимала жидкость для окраски волос. Созданная на основе натуральных компонентов, она пользовалась большой популярностью, особенно среди жителей Фавел.

Утро каждого воскресенья начиналось с треска дешевеньких мопедов под окном. Бразилы приезжали целыми караванами, весело гомоня и давя на клаксоны. Занимали всю улицу перед лавкой и принимались грузить товар в притороченные к багажнику плетеные корзины. Болтали на горячительной смеси русского с португальским, щедро одаривая прохожих белозубыми улыбками.

Дед Пахом говорил, что радушие их насквозь фальшиво, что сказанные ими слова не стоят и ломаного гроша. Старик не любил латинян, но продолжал следовать непреложному правилу торговли: барыш превыше всего. По-другому в трущобах не выжить.

Мать умерла, когда мне не было и шести. Я плохо запомнил тот день. В памяти отпечатались лишь серые тучи, нависшие на размокшей от бесконечных дождей землей. Было холодно и промозгло. Морщинистые руки бабки Лизаветы постоянно кутали меня в толстые слои одежды, словно это могло унять дрожь. Я не мерз, мне было страшно... Раньше целый мир заключался в одном единственном человеке, в её заботливых руках и ласковом взгляде. И вдруг она ушла, оставив меня одного. Стоящего в продуваемом всеми ветрами поле, возле разверзшегося чрева могилы. Спасибо старикам, не бросившим сироту на произвол судьбы. Взвалившим на плечи тяготы и заботы, связанные с моим воспитанием.

Бабушка Лизавета и дед Пахом… Руки последнего, морщинистые - больше похожие на кору старого дуба, пахли табаком. Вечерами тот любил усаживать меня на колени и рассказывать сказки о добрых и могучих героях, побеждавших коварное зло. Истории про турецкую войну он тоже любил, но рассказывал крайне редко. Может потому, что оставил на дне Босфорского залива левый глаз, а может опасался бабки.

- Ух, старый! - ворчала она, шутливо замахиваясь полотенцем. – Все никак не уймешься? Ты зачем ребятенка нехристью проклятущей пугаешь? И без того погляди - глазища большие. Снова всю ночь вертеться будет.

Вертелся я не от историй про зловредную турку, а от постельных клопов, ставших настоящим бедствием для поселка. Мелкие насекомые грызли всех подряд не разбирая, кто с какого края живет, и каким богам молится.