К тому времени европейское благосостояние было тесно связано с зарубежными рынками и сырьем. В связи с этим европейским державам необходимо было защищать свои глобальные экономические интересы. Триумф США в гражданской войне (1861–1865), за которым последовало несколько десятилетий стремительного экономического и демографического роста, убедил образованных европейских наблюдателей, что только государства с ресурсами континентальных масштабов смогут конкурировать с таким противником в XX веке. Вместе с тем технологическое развитие – в первую очередь, строительство железных дорог – открывало возможности для колонизации и разработки центральных регионов на континентах. Это стало геополитическим фундаментом эпохи Высокого империализма, которая продолжалась с 1870-х до 1914 года. Интеллектуальные веяния тоже благоволили борьбе за империю. Социальный дарвинизм поддерживал мнение, что завоевание колоний свидетельствует об отваге и силе, без которых людям не выстоять в борьбе за выживание. Новые научные теории легко переплетались с вековым убеждением, что успех на земле отражает промысел Божий. В более фундаментальном отношении владение империей часто считалось показателем того, какое положение народ занимает в ряду всемирноисторических наций, которым суждено определить будущее человечества. Как ни парадоксально, эпоха, породившая национализм и обрекшая на гибель традиционную сакральную императорскую монархию, также подстегнула создание всемирных империй. Национализм, очевидно, был ключом к легитимности и эффективности на внутренней арене, но лишь империя обеспечивала международную безопасность, положение и влияние. В десятилетия, предшествующие 1914 году, одной из главных трудностей, с которыми сталкивались императоры и политики, была необходимость совместить эти несовместимые элементы3.
Сакральная наследственная монархия и империи господствовали в мировой истории на протяжении тысячелетий. За 130 лет, о которых рассказывается в этой главе, такие империи исчезли. Царства Хайле Селассие в Эфиопии и новой династии Пехлеви в Тегеране – единственные кандидаты на имперский статус после 1945 года – по размерам и значимости не могли сравниться с великими императорскими монархиями, рассмотренными в этой книге. Тем не менее история императоров и императорской монархии в 1815–1945 годах не лишена важности. Напротив, некоторые императоры оказали на мировую историю серьезное влияние, отголоски которого слышны и сегодня. В этой главе я снова и снова говорю о сохраняющейся значимости императоров, но сейчас имеет смысл остановиться на истории Бразилии, которая, вероятно, не знакома большинству читателей, и показать, что императоры имели значение, а то насколько большим оно было, во многих случаях остается открытым и спорным вопросом4.
В 1807 году армия Наполеона вторглась в Португалию, и королевская семья бежала в Бразилию. Когда в 1816 году королю Жуану VI пришлось вернуться в Португалию, он оставил своего сына Педру I в качестве регента. Тот быстро понял, что сумеет сохранить власть династии Браганса в Бразилии, только если возглавит движение за независимость. В связи с этим он объявил себя императором. Императорский титул должен был отражать огромные размеры Бразилии и ее стремление к величию в будущем. Он также сообщал о желании Педру I ассоциировать себя с Наполеоном, современным монархом, ориентированным на стабильность и порядок, но уважающим революционные призывы к гражданственности и меритократии. В 1831 году властному, гиперактивному и харизматичному Педру I пришлось отречься от престола после конфликта с бразильскими элитами и парламентом. Его старшая дочь, Мария да Глория II, сменила его в Португалии, когда ее либерально настроенные сторонники одержали победу над глубоко консервативными и клерикальными фракциями, во главе которых стоял ее дядя Мигель. В Бразилии Педру I сменил его пятилетний сын Педру II. Он правил 58 лет, и во многих отношениях его правление было одним из самых долгих и успешных в истории императорской монархии.