В тени Большого дома

Юридическая грамотность в поединке обвиняемого со следователем может сыграть важную, а иной раз и решающую роль. Так, Сергей Пирогов, получивший в 1958 г. по «десятому пункту» восемь лет и отбывший их «от звонка до звонка», в 1973 году вынудил следствие отказаться от вменявшейся ему статьи 70-й УК (по которой он как «особо-опасный рецедивист» получил бы 10 лет, из них половину на убийственном «особом режиме») и переквалифицировать ее на ст. 190-1. При этом он впервые в истории советского политического процесса по окончании девятимесячного следствия «под стражей», вопреки настоянию КГБ и архангельской прокуратуры, вышел на свободу под подписку о невыезде и лишь через месяц после вынесения приговора был вновь взят под стражу, получив 3 года на «общем режиме». Крупный математик Револьт Пименов, в том же 1958 г. приговоренный к 10 годам лишения свободы, по настоянию научных кругов освобожденный после пяти лет отсидки и в 1972 году вновь обвиненный по статье 70, сумел разрушить сложные сооружения обвинения и отправиться в трехлетнюю ссылку в Сыктывкар, получив наказание ниже низшего предела, предусмотренного статьей.

В том и в другом случае существенную роль сыграл собственный «юридический опыт», но и не меньшую — знакомство с законодательством и, в первую очередь, с Уголовно-процессуальным кодексом.

И вот, получив этот кодекс, я принялся за его детальное изучение. Я сделал множество открытий, но главное из них могло быть сделано априори — в продолжении двух месяцев я имел дело с двумя мерзавцами, двумя мошенниками — Кривошеиным и Роговым, ибо иначе назвать людей, облеченных доверием государства и бессовестно нарушающих это доверие, да и сам Закон, невозможно. Впрочем, весьма вероятно, что доверие как раз и состояло в том, что они, как и все прочие деятели советской юстиции, готовы нарушать Закон и законы всякий раз, как и когда это выгодно кучке гангстеров, составляющих так называемое «советское правительство».

Не буду перечислять нарушения закона, которые были произведены ими в ходе следствия, их было слишком много. Назову лишь два-три.

Статья 111 УПК (я ссылаюсь на УПК 1923 г., отмененный лишь с принятием нового УПК в 1964 г.) гласит: «...следователь обязан выяснить и исследовать обстоятельства, как уличающие, так и оправдывающие обвиняемого, как усиливающие, так и смягчающие степень и характер его ответственности» (заметим в скобках, что это требование УПК полностью относится и к суду).

Следующая, 112-я статья, обязывая следователя направлять следствие «в сторону наиболее полного и всестороннего рассмотрения дела», подчеркивает, что он «не вправе отказать обвиняемому в допросе (в ) свидетелей и экспертов (которых я вообще не видел, хотя на суде требовал их вызова! — К. К.) и в собирании других доказательств, если обстоятельства, об установлении которых он ходатайствует, могут иметь значение для дела». На следствии мне было запрещено не только , но даже задавать вопросы.

Сам факт изъятия у меня при аресте кодексов был не просто незаконным, но ПРОТИВОзаконным действием, должностным преступлением. Статья 13 «Основ уголовного законодательства», принятых в 1958 году, гласит: «Обвиняемый имеет право на защиту. Следователь, прокурор и суд обязаны обеспечить обвиняемому возможность защищаться установленными законом средствами и способами от предъявленного ему обвинения и обеспечить охрану... его личных прав». А как же еще может защищаться от обвинений (и противозаконных акций следствия) человек, находящийся под стражей и имеющий — по закону — возможность встретиться с адвокатом лишь по окончании следствия?

Столь же противозаконной была реакция прокурора на мою жалобу по этому поводу. Правда, я было подумал, что сам облегчил ему возможность такой реакции, поскольку жалоба была устной и нигде не зафиксирована. Но тут же я обнаружил в УПК ст. 214: «Жалобы могут быть письменные и устные, в последнем случае они записываются следователем, прокурором или судьей в протокол, который подписывается жалобщиком».