В тени Большого дома

На дворе стоял декабрь, а по всей огромной стране доцветала короткая хрущевская весна: я был первым членом Союза писателей, осужденным по политическим мотивам после XX съезда КПСС.

Через месяц после суда, когда меня повезут на Московский вокзал к «столыпину», двое уже других солдатиков расскажут мне, что о моем «деле» говорит весь конвойный полк.

— Говорят даже, что вы у нас в полку выступали. Правда? — спросит один из них.

Правда. Месяцев за восемь до ареста, в конце 1959-го года, дали мне в Бюро пропаганды путевку на шефское выступление в конвойном полку МВД. Помещался он (как и сейчас) рядом с Эрмитажем в бывшем здании лейб-гвардии Преображенского полка. Я читал что-то из военных вещей, рассказывал о войне, отвечал на вопросы и, разглядывая юные солдатские лица, думал о том, какая тяжелая, какая неблагодарная и развращающая досталась им служба.

Ленинградский конвой далеко не худший и выгодно отличается от знаменитого, ставшего легендарным, вологодского: «Шаг вправо, шаг влево, прыжок вверх считаются за побег. Стреляю без предупреждения».

Полтора месяца ехал я из Ленинграда до станции Барашево, которая, как и вся ветка от станции Потьма, не обозначена ни на картах, ни в железнодорных справочниках. Об этом пути, как и о лагере как-нибудь в другой раз. Лишь самое последнее...

На 3-м лагпункте, в лагерной больничке, куда в роли «обслуги» я был определен неведомым мне начальством, «приняла» меня временно замещавшая начальницу больницы терапевт Марья Ивановна (фамилию ее я, увы, запамятовал). Полная, пожилая женщина, она встретила меня благосклонно и жизнерадостно:

— Успенский?.. Писатель?.. Как же, как же, отлично помню: «Четверть лошади», «Растеряева улица»... Очень, очень интересно... Но вы знаете, вам ведь очень повезло. Говорят, когда Толстой писал «Анну Каренину», он провожал этап арестантов от Бутырской тюрьмы до самого Казанского вокзала... А вы — эвон куда вы забрались!

Что ни говори, приятно вдруг встретить эрудированную даму!

Но мне повезло больше, чем предполагала простодушная Марья Ивановна: на следующий день начальница больницы определила меня санитаром в 10-й корпус. В этот же день под руководством заключенного, бывшего ленинградского студента-медика Ивана Кулябко, я принялся создавать материальные ценности и познавать вплотную объективные законы действительности: Кулябко вскрывал труп умершего накануне заключенного. «Десятым корпусом» назывался здесь морг, а Кулябко исполнял обязанности патологоанатома.

Мне повезло больше, чем даже предполагал полковник Шумилов: на этапах и пересылках я заполнил два пухлых блокнота «блатной музыкой». Тогда я еще не знал, что этими блокнотами начнется моя многолетняя работа над «Словарем русской ненормативной лексики».

Я не жалею о годах, проведенных в лагере. Они обогатили меня новым, бесценным опытом, наполнили жизнь новым содержанием. Я признателен за это Судьбе.

КОМИТЕТ 05

Из фронтовых воспоминаний

В ту пору я был начальником штаба полка. Мы вели бои за Вену, и в самом разгаре боев, 12 апреля 1945 года, у меня потерялся батальон. Как назло, именно в этот момент командир дивизии, на основании приказа командира корпуса, изменил нам направление: мы должны были свернуть на Запад и выйти в районе Пратера на берег Дуная. Мы вызываем командира пропавшего батальона по радио, он дает свои координаты по карте, но посыльные один за другим возвращаются: не нашли. Впрочем, ничего особо удивительного в этом не было: командир батальона, капитан Мурадян, известный в полку под кличкой «Угробян», славился фантастической безграмотностью. Однажды, двигаясь в головном отряде, он развернул батальон тылом к противнику и обстрелял приближавшиеся главные силы полка. Нечто подобное происходило и сейчас: Мурадян, которому надлежало выйти на левый фланг полка, был неуловим. Командир дивизии уже пригрозил мне отстранением от должности, и я отправился искать его сам, чтобы лично передать приказ.

И вот на углу Кертнерштрассе навстречу мне вылетел, пригнувшись, солдатик. По тому, как он мне козырнул, я понял, что он из моего полка. Я его остановил, спросил, где второй батальон. Он говорит: «Да тут, за углом, первые ворота».

Весьма ускоренным шагом я направился туда: с Кертнерштрассе вели огонь немецкие пулеметы. Когда я оказался в этих воротах, передо мной открылась следующая картина: спиной ко мне в конце проема стоит старший лейтенант Халимоненко, командир второй роты автоматчиков, и пытается выбить патрон, застрявший в его «ТТ». А перед ним, у стенки флигеля, стоят 6 мужчин и женщина, и на земле, в луже крови, лежит человек.

— Что тут происходит? — спросил я. — Кто эти люди?

Халимоненко отвечает:

— Да вот, товарищ подполковник, эти самые кровососы проклятые, вервольфы.

Я поглядел на стоящих: бледные, как известь, все в гражданском, все пожилые. Ничуть не похожи на вервольфов...

— Почему вы считаете, что это вервольфы?