В тени истории

Она стала в высшей степени миролюбивым, даже трусливо нерешительным, тихим и скромным, разумеется также более чем реакционным государством, которое тесно и боязливо присоединилось, даже скорее ухватилось за своих более крупных и более сильных союзников Россию и Австрию, которые спасли её в 1813 году. В своём завещании 1835 года Фридрих Вильгельм III. призывал своего наследника: «Не забывай способствовать согласию между европейскими державами, насколько это в твоих силах. Однако прежде всего Пруссия, Россия и Австрия не должны никогда отделяться друг от друга; их единение следует рассматривать как краеугольный камень великого европейского альянса».

Сравните это с заключительными словами политического завещания Фридриха Великого в 1776 году: «Пока страна не обладает большей цельностью и лучшими границами, её правителям следует быть toujours en vedette [18], за своими соседями наблюдать и в каждое мгновение быть готовым отразить губительные нападения своих врагов». Тут разница полная. Классическая Пруссия 18 века была отважным государством пиратов, которое пробивало себе дорогу. Романтическая Пруссия была установившимся на скромной ступеньке, если угодно: добившимся определённого успеха государством, которое со вздохом облегчения перешло к отдыху после опасных для жизни приключений.

Собственно говоря, эту Пруссию эпохи бидермайера нельзя более называть милитаристской. Знаменитая армия пребывала в забвении и несколько пришла в упадок; когда в 1859 году во время французско–австрийской войны она должна была быть отмобилизована, дело не пошло как следует, и когда в 1864 году после штурма окопов при Дюббеле [19] в Берлине на Унтер–ден–Линден следовало произвести салют, то не нашлось никого, кто мог бы вспомнить, сколько залпов следует при этом произвести. Пришлось отыскивать в старых документах. Только лишь военная реформа Вильгельма I., из–за которой произошёл известный конституционный конфликт, приведший затем к рулю государства Бисмарка, снова сделала Пруссию военным государством. В течение половины столетия между Наполеоном и Бисмарком Пруссия не провела ни одной войны. Единственное, что пришлось делать прусской армии в этот период — это подавление национально–демократических восстаний в 1848–1849 гг.; бесславная и трагическая задача, из–за которой реакционная и мирно–заплесневелая Пруссия 19 века стала в Германии столь же мало любима, как и прогрессивная, воинственная Пруссия предшествующего столетия. Уже до 1848 года она навлекла на себя недобрую славу «преследованием демагогов».

Однако удивительно здесь то, что несмотря на такую славу, как раз в это время возникавшее немецкое национальное движение открыло «Германскую миссию Пруссии» — так называемое призвание Пруссии объединить Германию в национальное государство. Ведь именно Пруссия кроме Австрии была в Германском Союзе [20] единственной великой державой, и в отличие от Австрии в той форме, которую она приобрела в 1815 году, была населена совершенно преимущественно немецким населением — прусской Польши великодушно не замечали. Тогда Пруссию на немецком Западе и Юге одновременно ненавидели и домогались: реальный угнетатель, но в то же время и потенциальный предводитель немецкого национального движения. Об этой предназначенной для неё национальной ведущей роли Пруссия на протяжении половины столетия вообще не желала знать. Национальное движение — это же была заодно и демократия, это была революция. От этого она открещивалась.

Тем временем пришёл Бисмарк и произошёл скачок вперёд. Молодой Бисмарк ещё вовсе не стал другом германского национального движения, наоборот, в 1848–1849 гг. он был самым упрямым из упрямцев с лозунгом: «Только Пруссия!», и слова о «немецкой национальной афере» легко слетали с его губ. Как раз по этой причине в 1851 году он был делегирован в Германский Союз во Франкфурт в качестве прусского посланника. Но там он стал настолько одержим сопернической борьбой Пруссии с Австрией, что постепенно начал рассматривать национальное движение вместе с демократией и революцией в качестве решающих союзников Пруссии в этой борьбе, однако всё же не став убеждённым поборником германского единства.

Тем самым он полагал всё же проводить прусскую политику. Пруссия должна была стать новой главенствующей державой в Германии, из которой следовало исключить старую имперскую державу Австрию, и национальное движение в этой борьбе за власть в Германии должно было служить в качестве инструмента Пруссии. Внешне этот смелый, даже парадоксальный расчет ведь казался блестящим. Однако затем всё же выявилось, что старый король Вильгельм I. смотрел глубже, когда он накануне своего коронования императором в Версале со слезами сказал: «Завтра самый трагический день моей жизни. Мы провожаем старую Пруссию в могилу».