В тени Катыни

Как видно, не надо быть специалистом в области права, чтобы понять, подобная статья, особенно в условиях тоталитарной диктатуры, может трактоваться как угодно и применяться к кому угодно. Кроме того, как справедливо заметил А.И. Солженицын, в России засекречено все, вплоть до «количества баранов», а упоминаемый в примечании к статье перечень никогда в истории СССР, вплоть до сегодняшнего дня, не был опубликован. Да и сам Уголовный кодекс был и остается одним из самых дефицитных изданий, купить и ознакомиться с которым практически невозможно. И тем не менее самое главное в этой статье, как и во многих других, это ужасающая расплывчатость терминологии и самого определения преступного деяния. Единственное, что четко описано, — виды и меры наказания, но и они, судя по воспоминаниям жертв сталинского террора, не соблюдались, а приговоры и сроки наказания выносились произвольно и могли быть скорректированы администрацией лагерей и тюрем. (Прим. переводчика)

18. Подтверждения словам автора о необходимости получения следователем разрешения на проведение пыток нам не удалось найти ни в мемуарной литературе, ни в исследованиях о советской следственной и пенитенциарной системе. Напротив, все говорит о том, что применение пыток с 1917 года почти до 1954-го, а после этого имели место случаи применения «недозволенных» методов ведения следствия и допросов. В сороковых же годах, вплоть до начала войны, был широко распространен изуверский лозунг великого пролетарского писателя Максима Горького «Если враг не сдается, его уничтожают». Достаточно обратиться к свидетельствам, приведенным в «Архипелаге ГУЛАГ», чтобы понять, что никакого разрешения на проведение пыток никто не спрашивал. А вот процент раскрытых «врагов народа», раскрытых «преступлений» с каждого следователя спрашивался, и они, следователи, были кровно заинтересованы любыми средствами получить нужные показания от своих жертв. Подтверждения этому можно найти и в материалах советского общества «Мемориал». Впрочем, некоторый перерыв в деятельности НКВД действительно имел место, но вызван он был отнюдь не милосердием Лаврентия Павловича Берия, а широкой волной арестов и чисток внутри самого НКВД, что, собственно, и повлияло на некоторое снижение волны арестов среди гражданского населения сразу после назначения Берии на пост наркомвнудела. (Прим. переводчика)

19. Это заявление автора можно оспаривать. Подавляющее большинство историков и советологов в своих исследованиях приводят факты массового и тотального применения пыток к политическим заключенным и «социально чуждым элементам» практически с самого рождения советского государства, если быть абсолютно точным, то применение пыток, как и захват и расстрел заложников, были санкционированы большевистским правительством в сентябре 1918 года во время провозглашения так называемого «красного террора». То же самое подтверждают и жертвы советских репрессий. Например, в документальном фильме «Власть Соловецкая» бывший узник Соловецкого лагеря особого назначения, ныне академик Дмитрий Сергеевич Лихачев, вполне откровенно говорит о применении пыток в конце двадцатых — начале тридцатых годов, т. е. задолго до Ежова. Есть, правда, свидетельства о некотором смягчении террора сразу же после назначения на пост наркома внутренних дел Лаврентия Берия, но спустя буквально несколько месяцев террор достиг прежних размеров. Применение пыток практиковалось и при Берия в самых широких масштабах. Кстати сказать, «применение недозволенных методов ведения следствия» было одним из пунктов обвинения на суде против самого Берия и его подручных в декабре 1953 года. Во всяком случае, по официальной советской версии, поскольку судебное заседание, проходившее под председательством маршала Ивана Конева, было закрытым и материалы его нигде и никогда не были опубликованы. На XXII съезде выступающие и сам Никита Хрущев заявляли о применении пыток органами НКВД и госбезопасности, при этом не делалось никакого деления на «до Берия» и «при Берия». Интересующихся мы отсылаем к архивам общества «Мемориал» в Москве, где они смогут получить полную информацию из воспоминаний жертв террора о пытках, лагерях и других «прелестях» первых сорока лет советской власти. (Прим. переводчика)