В тени Катыни

В 1972 году Луис Фитц Гиббон опубликовал свою новую работу,[85] включив в нее отзывы о своей первой книге и некоторые новые материалы, ставшие известными уже после ее выхода в свет. Одним из таких новых фактов стало свидетельство Абрама Видры. Видра, польский еврей, прошел через советские лагеря и смог, освободившись, попасть в Палестину, где опубликовал свое заявление. В нем он рассказывает о беседах с группой бывших офицеров НКВД, участвовавших в расстреле польских офицеров и ставших позднее его товарищами по заключению. По заявлению Видры, среди участвовавших в экзекуции солдат имели место нервные срывы и даже случаи самоубийства.[86] Я готов этому поверить: живо помню, какими голосами шептались об этом деле двое моих конвоиров на пути из Смоленска в Москву. Как говорится, не каждый палач жесток по природе. Конечно, в некоторых людях присутствует инстинктивное стремление к жестокости, но большинство все же так же инстинктивно с уважением относятся к человеческой жизни, и участие в таких массовых расправах, как было в Катынском лесу, вполне может привести к психическому расстройству.

На мой взгляд, известные перерывы между этапами из Козельска как раз и говорят о том, что руководство НКВД старалось дать возможность палачам психологически отдохнуть.

Летом 1972 года я смотрел по западногерманскому телевидению выступление Видры. Но я не все понял из того, что он говорил. Впрочем, это, видимо, связано с трудностями перевода, и полный текст его выступления наверняка можно найти в архиве телестудии в Висбадене.

Заявление Видры получило совершенно неожиданный резонанс. 31 июля 1971 года в газете «Дойче Национале Цайтунг» («Deutsche Nationale Zeitung») появилась статья руководителя компартии Израиля Моше Снее, в которой он писал, что сам был польским офицером резерва, был взят большевиками в плен, но ему удалось бежать с этапа в 1939 году.[87] Эта статья вновь привела меня к воспоминаниям о том времени.

С Моше я познакомился в 1943 году в Палестине, бывшей тогда британской подмандатной территорией. До войны он носил фамилию Кляйнбаум, работал врачом и играл заметную роль в польском сионистском движении. Когда мы с ним познакомились, он был членом исполкома сионистского комитета и самым молодым руководителем хорошо законспирированной сионистской военизированной организации Хагана.

Моше рассказал, что этап, с которого он бежал, направлялся в Старобельск. В нашем разговоре он оговорился, что большая часть кадров для будущего еврейского государства – Израиля тогда еще не существовало – находится в Советском Союзе. Ну а когда после войны я узнал, что он переметнулся к коммунистам, мне стала понятна в свете этого замечания и логика его поступка. Он, очевидно, полагал, что таким способом ему удастся сломить воздвигнутые Советами преграды на пути иммиграции евреев из России. Ну а та помощь, которая была оказана Советским Союзом еврейскому антианглийскому подполью, только поддерживала его надежды. У меня нет на руках текста его заявления. Но зная его лично и учитывая, что заявление он сделал незадолго до своей смерти, о скором приходе которой он как врач, безусловно, знал, я не сомневаюсь в его правдивости. Умер он в 1973 году. Наши общие знакомые рассказали мне потом о его похоронах.

Многое сделал для выяснения обстоятельств Катынской трагедии и Тадеуш Виттлин, посвятивший этой теме ряд своих очерков.[88]

Сам Виттлин прошел через всю Россию, был в армии генерала Андерса и прекрасно знает и страну, и ее условия, и то настроение, с которым все мы разыскивали наших пропавших товарищей. Сборник его очерков носит на первый взгляд странное название – «Время остановилось в 6.30». Но это только на первый взгляд.

Название это взято из самого страшного свидетельства трагедии – найденного в могиле в Катынском лесу дневника майора Сольского. Последняя запись в нем датирована половиной седьмого девятого апреля 1940 года. Это было уже после прихода этапа в Катынский лес. Там был проведен еще один обыск, изъяты все ценные вещи, включая обручальные кольца и часы, но письма и рукописи пленным разрешили оставить при себе. В дневнике майор Сольский записал, что во время обыска на его часах была половина седьмого вечера. Расстрел и связывание рук жертв перед ним, видимо, наступил несколькими минутами позже. Время для майора Сольского остановилось навсегда.

Выдержки из дневника были помещены в докладе Комиссии Конгресса США. Я о майоре Сольском уже вспоминал, описывая свою жизнь в Путивле и в Козельске. И до сих пор я не могу забыть этого человека. В сентябрьской кампании он состоял, сколько я помню, при штабе генерала Донб-Бернацкого.[89]