В тени Катыни

В феврале 1941 года следствие по моему делу было закончено, закончено в довольно мягких тонах, и следователь разговорился со мною. Разговор наш носил самый общий характер, но все же я нашел в его словах нотки опасения и неверия в советско-германский союз. Я посмотрел на стену кабинета. Там висела карта Югославии, вся утыканная разноцветными флажками, обозначавшими, видимо, советскую агентурную сеть. Я подумал, такая экспансия в зоне германских интересов явно не может быть расценена Гитлером иначе чем провокация.

Дело было как раз в то время, когда Сталин изо всех сил старался сохранить союз с Гитлером. И я до сих пор задаюсь вопросом: отдавал ли Сталин себе отчет, что деятельность его разведки и пропагандистской машины явно провоцирует Гитлера? Особенно, если учесть, что германский диктатор вовсе не был подлинным государственным мужем. Хотя он и подчеркивал постоянно свою политическую проницательность, все его решения принимались под действием эмоций. Он был еще более, чем Сталин, подчинен собственной фразеологии и легко впадал в гнев и истерику.

Таким образом, чтобы избежать вооруженного столкновения, Сталину следовало быть крайне осторожным и не стоять на пути немецкой экспансии. Кроме того, равновесие советско-германских отношений, несмотря на явно прогитлеровскую ориентировку Сталина, было чрезвычайно слабым. В свою очередь, диалектика Катыни может быть полностью понятна только при учете этого слабого равновесия в советско-германском союзе.

Глава XII Россия и Польша

Разгадка Катынской трагедии не только важна сама по себе, она важна еще и с точки зрения истории отношений между Польшей и Россией — двух соседних государств, тесно связанных друг с другом и имевших немало конфликтных ситуаций на протяжении веков. Я не верю в существование «вечных» и «постоянных» врагов, но следует признать, что некоторые факты и события могут ухудшать отношения между народами для целых поколений и могут приобрести еще более мрачную окраску с исторической перспективы. Могут они и оказать влияние на принимаемые в будущем решения. Есть в истории и элементы чисто эмоционального характера, они тоже играют не последнюю роль в политической жизни. Конечно, не все они толкают на войны, есть среди них и те, что способствуют укреплению дружбы и доверия.

На мой взгляд, в польско-российском историческом споре есть некоторая неточность. Спор этот начался еще во времена Ивана III, и основными сторонами в нем были Московская Русь и Великое княжество Литовское. Ну а после того, как литовские великие князья получили польскую корону, а литовско-русское население — их вотчины, оно стало все более и более полонизироваться, спор этот превратился в спор между Польшей и Россией. Даже во времена разделов Польши большая часть шляхты все еще мыслила категориями Великого княжества Литовского, — государства давно переставшего существовать и исчезнувшего с политической карты Европы.

Пушкин в своем замечательном стихотворении, посвященном ноябрьскому восстанию, писал именно о реванше Литвы. Пилсудский в начале двадцатых годов, по мере того как польские границы продвигались на Восток, также пытался возродить единство земель бывшего Великого княжества, не зависимого от варшавского правительства и Сейма. Но после поражения под Киевом ему пришлось оставить эти попытки.

Описанный мною ранее спор с Ксаверием Прушиньским как раз и заключался в том, что он готов был во имя дружбы с Россией зачеркнуть великолитовские традиции нашей истории. Я же считаю, что эта традиция была и есть органичной частью того, что я называю родиной.

Сейчас возрождение Великого княжества Литовского, казавшееся таким возможным в 1919 году, отошло в прошлое. Но на повестку дня стал вопрос независимости Украины, Белоруссии и Прибалтийских государств. И трудно сказать, как эта проблема отразится на советско-польских отношениях. Да и сама Польша, вышедшая из огня Второй мировой войны, это уже не Польша Пилсудского, она уже не является носителем великолитовской традиции.

В течение последних двухсот лет польский народ многое претерпел от России. Но следует и признать, что множество поляков до самой Первой мировой войны жило в России, любило русских женщин, участвовало в промышленном и культурном развитии страны, многие из польских офицеров дошли до генеральских званий в русской армии, немало польских ученых преподавало в российских университетах и т. д. Я сам принадлежу к поколению, прошедшему через русскую школу, и знаю больше стихов Лермонтова и Пушкина, чем Мицкевича и Словацкого. И хотя еще школяром я стал участвовать в польском национальном конспиративном движении, был полностью захвачен идеями Пилсудского, я все же не потерял любви к русскому народу, искусству и литературе.