В тени королевы

Вот и хорошо, что она так думает; ибо, по правде сказать, знаю я слишком много. Все потому, что прислушиваюсь к разговорам взрослых – к тем, что они ведут при мне, полагая, что ребенок ничего не поймет. Я знаю, что испанский посол хочет избавиться от Елизаветы, как уже избавился от Джейн. Знаю, что королева не хочет казнить сестру. Пока не хочет. Однако и про Джейн мы думали, что она в безопасности – ведь Джейн была одной из ее любимых кузин. Эта мысль ведет за собой следующую: знаю я, может, и много, но еще больше того, чего я не знаю. Только мне известно точно: Англия не хочет этой испанской свадьбы, не хочет и страшится того, что она принесет.

– Ты не расшнуруешь мне платье? – прошу я Пегги, сочтя за благо сменить тему. – Ужасно туго, не могу терпеть!

Пегги ослабляет шнуровку, и боль в спине стихает. По камням садовой дорожки прыгает дрозд – такие тоненькие ножки, просто чудо, как он на них держится – склевывает что-то с земли желтым, как масло, клювом. Потом вспархивает и устремляется в небо. Я провожаю его взглядом и думаю о Незабудке, голубом попугайчике королевы. Этой чудной яркой птичке не суждено увидеть небо: она обречена всю жизнь скрестись в клетке и повторять слова, которых не может понять.

– Ты никогда не думала, что у животных тоже есть души? – спрашиваю я.

– Вот еще! Нечестиво думать о таких вещах!

М-да. Спрашивать у Пегги: «А ты никогда не думала, что, может быть, никакого Бога и нет?» – точно не стоит. Представляю, как она ужаснется от одной только мысли об этом! И наверняка наябедничает – без дурного умысла, просто чтобы спасти меня от самой себя. Воображаю ужас на физиономии мистрис Пойнтц, а дальше… Кто знает, что может случиться дальше. Мне все чаще думается, что нельзя считать свою веру истинной, пока ее не проверишь, пока не задашь все возможные вопросы и на каждый не найдешь ответ. Но такие мысли – ересь. Это мне известно. И снова в дверь моего разума стучится Джейн. Она когда-нибудь сомневалась в своей вере? Если и сомневалась, то об этом не рассказывала. Хотя нет, мне кажется, Джейн верила так же, как Кэтрин любит: ее вера, как дом в Библии, стояла на камне и не могла обрушиться.

«Где ты сейчас? – мысленно обращаюсь я к мертвой сестре. – С Богом?»

Порыв холодного ветра бьет в лицо.

– Пойдем, – говорит Пегги. – Мистрис Пойнтц, должно быть, нас уже обыскалась.

Кэтрин

– Гарри Герберт, Гарри Герберт, Гарри Герберт…

Я бегу вприпрыжку по берегу пруда и шепчу его имя. Почва здесь влажная, заболоченная; намокший подол отяжелел и хлопает меня по лодыжкам.

– Леди Кэтрин! Кэтрин Грей! – зовет со ступеней Джейн Дормер, но я делаю вид, что не слышу.

– Гарри Герберт, Гарри Герберт, Гарри Герберт…

Под корсажем, прямо против сердца, спрятана памятка: атласная лента, что подарил мне на счастье Гарри Герберт после нашей свадьбы. Тогда она была светло-голубой, цвета воды, но за долгие месяцы выцвела и стала грязно-серой. Однако и наша фамилия означает «серый», так что для Кэтрин Грей такая лента вполне подойдет!.. Скучная, простонародная фамилия, наводит на мысль о дожде, черепице, камнях мостовой: по ней ни за что не угадаешь, что Греи – из высшей знати, что мы близкая родня королеве. «Гарри Герберт, Гарри Герберт, Гарри Герберт…» Буду думать о нем, только о нем. Пусть Гарри Герберт займет все мои мысли – пусть не останется места ни для сестрицы Джейн, ни для отца, без которого я словно с дырой внутри.

Стыдно вспоминать, как я раньше завидовала Джейн. Ее вечно ставили мне в пример. Я только и слышала: твоя старшая сестра – настоящее чудо, образец ума, образец благородства, вот какой должна быть девушка! И умирала от зависти. Теперь страшно по ней скучаю – стараюсь не вспоминать, чтобы совсем не расклеиться. Нет, буду думать о чем-нибудь другом! В конце концов, мне четырнадцать, а о чем положено думать в этом возрасте? Конечно, о любви! «Гарри Герберт, Гарри Герберт, Гарри Герберт…» И вообще, первой красавицей в семье всегда называли меня! А судя по судьбе моей бедной сестры, красивой быть лучше, чем умной и благородной. Безопаснее.

Я раскидываю руки и кружусь, притворяясь, что не слышу Джейн Дормер, которая, подобрав пышные юбки, уже спускается с крыльца. Смотрю в небо, на серебряную монетку солнца за облачной вуалью. «Гарри Герберт, Гарри Герберт, Гарри Герберт…» Пытаюсь вообразить своего мужа – но уже семь месяцев я его не видела, и его лицо померкло, превратилось в отдаленное воспоминание. Но до сих пор помню, как от него пахнет – миндалем. Впервые я увидела его в день свадьбы. Я была тогда страшно зла, вообще не хотела выходить замуж – все еще оплакивала несчастную любовь к одному кузену. Сейчас уже и не помню, как он выглядел, этот кузен, а тогда казалось, что умру от тоски по нему.