В тени королевы

Maman ищет выход из западни в новом замужестве. «Это убережет нас от беды», – говорит она. Однако нельзя выходить замуж так скоро – придется подождать; к тому же королева едва ли выпустит нас из виду. Елизавету она держит взаперти в Вудстоке, в надежде, что о ней все позабудут. Только забыть ее невозможно – все только о ней и шепчутся; и очень хорошо, чем больше окружающие думают о Елизавете, тем меньше вероятность, что вспомнят о Греях – так говорит maman.

– Пойдем, Киска, пора одеваться. Скоро вернутся остальные, – говорю я, надеясь отвлечь сестру от горестей. – Что ты наденешь? Голубое? Тебе так идет голубой!

Мы помогаем друг дружке переодеться в чистые сорочки и корсажи, затягиваем друг другу шнуровки, привязываем рукава, заплетаем косы и прячем их под чепцы. Люблю, когда Кэтрин помогает мне одеться: она привыкла к моему телосложению и не трогает меня больше необходимого. Даже Пегги Уиллоуби, безобидное создание, когда я переодеваюсь при ней, не может скрыть любопытства, хоть и изо всех сил старается не пялиться на мою искривленную спину.

– И кузина Маргарет тоже собралась замуж, – говорит вдруг Кэтрин, словно размышляя вслух. Я слышала о помолвке Маргарет Клиффорд, но сама об этом не заговаривала, опасаясь расстроить сестру. – Генри Стенли, лорд Стрэйндж – в самом деле, странный жених![17] – фыркает она. – Кузина в нем души не чает, а он распускает руки, стоит ей отвернуться!

Я помалкиваю. Не стоит спорить с Кэтрин, когда ей, как говорится, вожжа под хвост попала.

– Еще и maman! – Она в гневе ударяет кулаком по колену; остатки пунша выплескиваются на пол, и Стэн и Стим подбегают, чтобы их слизать. – Что она нашла в этом Стоксе? Кто он вообще такой?!

– Он добрый человек, – отвечаю я.

И немедленно об этом жалею; это замечание злит Кэтрин сильнее.

– «Добрый»! – повторяет она так, словно слово горчит на языке. – Да он даже не… – И осекается.

– Лучше бы тебе с этим смириться, Киска. Они поженятся в любом случае, что бы ты об этом ни думала. Разве тебе не кажется, что maman в последнее время выглядит спокойнее и счастливее прежнего?

– Пф! – отмахивается Кэтрин. Подозвав к себе Стэна, зарывается лицом в его шерсть и говорит капризным детским голоском: – Тебе это тоже не по душе, правда, Стэнни?

Я встаю и подхожу к окну.

– Дождь перестал. – Провожу пальцем по запотевшему стеклу.

– А еще этот Фериа, – продолжает изливать наболевшее Кэтрин, – ну ты его видела, Мышка, тот испанец… тот, что хорош собой… Он положил глаз на Джейн Дормер. А она словно и не замечает. Конечно, ничего удивительного – все хотят жениться на Джейн Дормер! Томас Говард тоже ее обхаживает. – Она сбрасывает с плеч платье и выбирает другое, натягивает его на себя, расправляет складки. Затем надевает одно из ожерелий maman, берет зеркальце и пристально себя разглядывает, поворачивая голову так и этак, поджимая губы, и наконец говорит со вздохом: – Все младшие фрейлины вот-вот выйдут замуж, одна я останусь старой девой!

– Тебе всего пятнадцать – не рановато ли для старой девы? И потом, ты не будешь одна. Рядом с тобой останусь я.

– Ох, прости, Мышка! – восклицает она и, столкнув с колен Стэна, бежит ко мне. Присаживается на подоконник, чтобы наши лица были на одном уровне, сцепляется со мной мизинцами. – Я не подумала… так бездушно с моей стороны помнить только о своих горестях, когда…

Она не договаривает – но ясно, что хочет сказать: когда мне, с моим уродством, нечего и думать о том, чтобы найти себе мужа.

Кэтрин снимает с пальца обручальное кольцо.

– Держи, – говорит она и, взяв меня за руку, аккуратно надевает кольцо мне на средний палец. – У тебя красивые руки и хорошенькое личико. Пусть ростом ты не вышла, зато всех превосходишь умом; пусть спина у тебя кривая – зато душа прямая и благородная. – Она умолкает; я вижу, что уголки ее глаз снова набухают слезами. – А вот я не такая. Ты, Мэри, стоишь дюжины таких, как я.

От этих слов что-то сдавливает мне горло, словно там, внутри, нарыв, который вот-вот прорвется. Я не из тех, кто часто льет слезы, но сейчас готова заплакать.

– И потом, – добавляет сестра, – всякое на свете случается. Ты слышала о королеве Клод? Она была горбатой, как ты, да еще хромой и косоглазой – и что же ты думаешь? Вышла замуж за короля Франции!

Я киваю, глубоко вздыхая, чтобы не дать волю слезам. Не уверена, что хочу слушать о королеве Клод. Мысль, что какая-то горбунья взошла на трон, вовсе меня не успокаивает.

– Что случилось с ней дальше? – спрашиваю я.

– Не знаю, – отвечает Кэтрин. – Но она стала матерью следующего французского короля, и в честь нее французы назвали сорт сливы[18].

– Сорт сливы, – повторяю я. По мне, не слишком-то большая честь. – Интересно, что назовут в честь меня? Крыжовник? Такой же кислый и колючий.

– Что ты, Мышка! Ты совсем не похожа на крыжовник!

«А по-моему, похожа» – думаю я.

– У тебя идеальные глаза. И вообще не унывай: происхождением ты не ниже королевы Клод, так что… – Не договорив, она обводит комнату широким жестом, словно желая сказать, что мне принадлежит весь мир.